Апофеозом грациозного эротизма, хотя и без уклона в мифологию, является «Девушка с попугаем» (Институт искусств, Чикаго). Датировки произведений Розальбы Каррьера всегда вызывают затруднения, и эта пастель не является исключением. Б. Сани полагает, что данная вещь могла быть выполнена ближе к 1720-му году, поскольку является образцом зрелой манеры пастелистки и близка к работам парижского периода49. При первом взгляде на пастель возникает впечатление видения, сложившегося из цветных клубящихся облаков. Даже нейтральный фон сложен и разнообразен и включает в себя переходы от темно-синего до серо-бежевого. Молодая девушка представлена в изящном повороте. На манерных пальчиках согнутой в локте левой руки сидит голубой попугай. Прихотливо изгибая шейку, он поддевает клювом краешек кружева, обнажая белоснежную грудь, на которую спускается ожерелье из крупных круглых жемчужен.
Вполне возможно, что данное изображение является портретом. Личико, несомненно, очень красивое, не лишено индивидуальности, его чувственная красота подчеркнута вызывающим томным выражением. Фактура материалов передана с характерной виртуозностью: пышные кудри с каштановым отливом, атлас платья, прозрачный шелк легкой накидки. Светлая кожа, розовый бант и подкладка платья замечательно контрастируют с разными оттенками голубого от ультрамарина до берлинской лазури. Не исключено, что перед нами одна из венецианских куртизанок, которых было очень много в городе на лагуне и которые жили в необыкновенной роскоши.
В конце 1710-х годов Розальбе все чаще приходила мысль покинуть на время Венецию, чтобы повидать крупнейшие мировые столицы. Этому немало способствовали новые знакомства; в 1716 году в Венецию приехал королевский казначей, меценат и любитель искусства Пьер Кроза, известный в частности тем, что сыграл немалую роль в судьбе Антуана Ватто (1684–1721). Кроза не мог пройти мимо мастерской Розальбы Каррьера. Между художницей и меценатом завязалась дружба, положившая начало весьма любопытной и содержательной переписке. Интересно, что Розальбу совершенно не смущало тесное общение с иностранцами, которого избегало большинство более родовитых венецианцев: «Всем известно, что весьма строгий закон воспрещает венецианским вельможам, а равно и всем их домочадцам беседовать либо переписываться с иностранцами, проживающими в Венеции по поручению их суверенов. Названный закон имеет сильнейшее влияние на образ мыслей венецианской знати […]»
