Колобродил Петька весь день. К Стелькину не поехал, но к вечеру где-то напился изрядно.
Заносила его в дом на этот раз уже Матвеевна, а он всё утверждал, еле владея непослушным языком:
– Только знай: не застрелюся!
Передумал я вчера…
Через пару дней бдительная Матвеевна, которую за глаза Петька звал Сорокоушей, сходила скрытно куда надо. Пришёл участковый и от греха подальше забрал ружьё, висевшее за дверью в прихожке. Забрал на вполне законном основании: билет охотничий был просрочен давным-давно, ещё до войны. Членские взносы, понятно, не уплачены.
Захарьев равнодушно отнёсся к действиям милиционера. Будто это его и не касалось. Молчал больше. Сидел в своей комнате как чужой.
Когда же участковый ушёл, пропел отстранённо, но внятно:
– Ах, Люся, Люся!
Я с судьбою разберуся:
Придёт время, прокачуся
Я с крутого бережка…
И добавил, набычившись и никого, кажется, не видя:
– Вот такой новый вариант моей песенки…
– Петруха, ну будет тебе. Погомонил и хватит! – уговаривала его стоявшая у порога Матвеевна. – Совсем уж забутыльничал.
– Вот именно, – скривив вялую улыбку, зло согласился Захарьев, – погомонил и хватит!
И тут же, будто его током стукнуло, выкрикнул:
– Окончен городской романс!..
Ни Матвеевна, ни остальные обитатели двора не уловили прямого смысла «второго варианта» его песенки. Не насторожились…
Лишь Мура, сидя напротив него, смотрела в упор на Петьку, округлив глаза, и жалобно мяукала… Чего-то боялась… Может, предчувствовала неладное…
– Вот пара подобралась… – Дуэтом тоску нагоняют… Ни к чему это, – продолжала по-своему переживать Матвеевна.
* * *
– Хочешь, я поеду в Муранку и набью морду этому её… – Стелькин выложил на столик свои внушительные кулаки, оттеснив в сторонку со стоптанными каблуками чёрные женские туфли. Одна из них упала на пол, он не стал её поднимать. Продолжал:
– Это я могу. В разведроте служил.
Он замолчал. И, дёрнувшись, выдал:
– Послушай, я ж не одного языка взял, нескольких! Давай я его за жабры и… сюда! В будку тебе доставлю! Как языка! Пусть доложит, как и что у них там!
– Захар, ты чумовой!
– Я знаю, ну и что?
– Люся у сестры живёт.
– А этот! Кто он?
– Бывший жених её. Я Люсю в день свадьбы у него увёл…
Физиономия у Стелькина приняла крепко деформированный вид. Правой рукой он не сразу нашарил на полу упавшую обувку. Нашёл и, приблизив к самому лицу, долго рассматривал каблук. Пристроив осторожненько её на краю столика, сказал с расстановкой:
– Ну, Петруха, ты даёшь!.. Тебя бы в нашу роту…
