На глазах Джона выступили слезы. Слова будто пронзили его, одновременно оставили и в полном восторге, но и в абсолютном огорчении. Некоторое время еще он не решался взглянуть Солу в глаза, но, поразив страх, решился:
– Думаю, время пришло. Пора поговорить о том, что на самом деле случилось с твоими… – он замолчал.
– Донлон, у нас нет времени, нужно выдвигаться на поиски. – прервал их беседу Бенсон.
Джон предпочел послушаться словам Мика. Он отодвинулся от стола и резко встал. Кажется, и Планку не хотелось продолжать разговор – он коротко, сохраняя свою серьезную веселость сказал:
– Я позову Джефферсона и Луну, мы вернемся к зениту солнца.
После этих слов он выскочил из здания и убежал.
– К зениту солнца… к зениту солнца… – повторил про себя Джон и вытер слезы с щек, от которых остались лишь красные пятна вокруг глаз.
Сол был славным парнем, очень славным. Я помню, как впервые пошел с ним в кино. Это было незабываемо, так наивно и легко! Солнечное утро последнего числа мая. До сих пор в точности помню его лицо, когда он, смотря на меня, сказал, что всегда будет со мной. …Какой же я дурак, какой же я дурак!
Из заметок Дж. Донлона, “Дело о Безликой Семерке”
– Внимание, внимание! – сказал Джон в рацию, сидя на правом сиденье патрульной и держась рукой за руль. -Кто-нибудь уже напал на его след?
В ответ – молчание, которое все время раздражало Донлона. Он ненавидел, когда на его вопросы просто не отвечают, но понимал, что тишина может быть знаком лишь одного.
За шерифом сидели трое подростков, с удивлением рассматривающих стекла, сквозь которые они почти ничего не видели. Джон бросил рацию рядом с собой и, подождав пока к ним вальяжно зайдет Бенсон, отправился в дорогу. У них не было определенной цели, но Донлон целеустремленно куда-то ехал. Путь не волновал ни одного из других сидящих в автомобиле – они всем разумом и телом доверились шерифу. Каждые десять минут Джон снова брал трубку, нажимал на кнопку, спрашивал нашел ли кто-то следы Говарда, отпускал кнопку, клал обратно, и так по кругу, не изменяя ни во времени, ни в порядке своих действий. Менялся только вид из лобового окна. Хотя, и это было не всегда заметно. Сменяющие друг друга сырые здания отличались только степенью их разрушенности. Во всей этой казавшейся безумной неизменчивости Донлон так же циклично задавал себе три вопроса: “зачем я взял этих трех мальцов?”, “зачем я взял этих трех мальцов?” и “зачем я взял этих трех мальцов?” Если он выглядел не колеблющимся в своих решениях и действиях, то на деле это было совсем не так – он не любил начинать “с не натянутыми струнами”, как выражался круг его приближенных неопытных скрипачей, в котором состоял и он сам, чем в будущем еще не раз хвастался и гордился, но на деле ни разу не воспользовался на практике. Он любил лишь высказывать свое важное мнение подобно истинному ценителю культуры.
