- Великолепно. Превосходно. - Лоренс не мог сдержать восхищения,. но тут же, стараясь говорить как ни в чем не бывало, спокойно поинтересовался: - Значит, вот он какой - майор Родерик Джемисон?.
- Да, дорогой. Он сказал, исключительно похож. - Она залилась звонким смехом. - Но можно бы, говорит, нарисовать его и покрасивее, на что я ответила, что его невыносимое тщеславие начинает мне надоедать.
- Сделай второй портрет, - Лоренс взвешивал каждое слово, - но этот - просто замечателен.
- Надо подумать, может, и сделаю, - Джанин закрыла холст, голос ее стал вял и безразличен, - это было так весело.
Вечером, когда она уже спала, Лоренс наконец-то решился написать в Вашингтон лечащему доктору:
"В уединенном месте, каковым является этот дом, невроз Джанин начал развиваться в новом направлении. Она проводит дни в сплошных мечтаниях, устраивает с помощью доски для спиритических сеансов воображаемые беседы с умершими. Она, похоже, постепенно теряет чувство реальности".
Перо проткнуло бумагу и вошло в зеленое сукно стола. Разорвав письмо в клочья, Лоренс сжег его над кухонной плитой.
- Родерик сказал, что я должна тебя оставить, - заявила она за завтраком, улыбаясь и все еще потягиваясь после сна, - твердит, будто ты меня не понимаешь. Что не веришь ни единому моему слову о нем и считаешь, что я схожу с ума. Это правда?
Лоренс помешивал кофе и боялся поднять глаза. Рука его мелко дрожала. Неужели Джанин видела ночью, как он писал? Как потом все сжег, и догадалась о содержании?
- Родерик так и сказал? А что еще наговорил?
- О, да не обращай внимания, он вечно что-то придумывает. - Она махнула рукой, подошла к нему и поцеловала. Всю оставшуюся часть дня Джанин с напускной веселостью порхала, по дому, шутила и веселилась, отказываясь возвращаться к разговору о майоре Джемисоне.
Проснувшись ночью, Лоренс обнаружил, что жены рядом нет. Он осторожно встал, прокрался вниз по лестнице и, прячась в темноте, остановился перед входом в гостиную.
Джанин с помощью бумаги и щепок развела в камине огонь, другого света в комнате не было. Она смеялась и разговаривала сама с собой, а стакан валялся без дела на полу рядом с доской.
Что она говорила, Лоренс разобрать не мог, потому что голос у нее был такой низкий и глухой, как будто слова произносились кемто другим. Слабое, неясное бормотание, похожее на порывы ветра. Но он видел ее шевелящиеся губы, ее сияющие глаза. Такой живости, такого радостного воодушевления он в ней не помнил. И это было настоящее, а не показное, как днем.
