Это была блестящая лекция, лучшая, которую я слышал в жизни. Тоже своего рода загадка и озарение, имевшая свое продолжение.
В разгар очередной вечеринки у Юшки в его пустой просторной профессорской квартире, когда я, разочаровавшись в наших девочках, уединился на балконе с бутылкой дешевого портвейна переживать таинство звезд, неожиданно вернулся Юшкин отец. Элегантный, душистый, в галстуке-бабочке, так подходящем к его сухопарой энергичной фигуре. Он как-то сам смутился своим внезапным нежелательным появлением и, заглянув зачем-то на балкон, обнаружил там меня с предательски поблескивающей бутылкой.
Представляю реакцию наших родителей, попади они вдруг в такой подростковый вертеп, где пьют и курят, целуются и малюют губы, запускают магнитофон на полную катушку и обрывают телефон нескончаемыми звонками!
А Юшкин отец говорит со мной о поэзии. О Марине Цветаевой, о Пастернаке. Я снова сражен его интеллектом, не замкнутым только на физике. Пожалуй, он мог бы так же блестяще прочесть нам лекцию и по литературе. Впервые от него я слышу запрещенное тогда, нигде не публиковавшееся стихотворение Пастернака "Нобелевская премия":
Я попал, как зверь в загоне. Где-то люди, воля, свет.
А за мною шум погони. Мне назад возврата нет...
Нет возврата в то счастливое время открытий, время приобщения и посвящения.
Учиться в школе некогда. Сколько еще непрочитанных книг, неуслышанной музыки, неувиденных картин!
Собираю библиотеку. Спрашиваю в букинистическом на Кузнецком мосту книгу Франсуа де Ларошфуко "Максимы и моральные размышления". Меня мягко поправляют:
- Не максимы, а максимы...
Езжу на Ленинские горы во Дворец пионеров, в литературный кружок, где уже зарождается, бродит, бурлит в стеклянном аквариуме Дворца будущий СМОГ - "Самое молодое общество гениев", - вколотивший свой небольшой осиновый колышек в державное, в одну шестую планеты, тело коммуниствующего вампира.
Езжу на Волхонку, в клуб юных искусствоведов при Пушкинском музее изобразительных искусств. У меня есть беленький пропуск, дающий право прохода через служебный 6-й подъезд прямо в раздевалку.
Со мной здороваются смотрители в зале импрессионистов. Эти дворецкие в униформе, берегущие моих добрых друзей - Ренуара, Сезанна, Дега, Ван Гога и Гогена, Клода Моне и даже Эдуарда Мане со своим "Завтраком на траве", к которому я отношусь снисходительно, свысока...
Возвращаюсь домой, и каждый раз во дворе все та же компания моих одноклас-сников, которым все вообще "до фени". Дешевые сигареты. Дешевый портвейн. Противно-тягучее пустое время. Вечно отсутствующие глаза.
