Срезал и понёс домой. Тем временем Ева с мухобойкой в руках увлечённо гонялась за последней очень уж увёртливой, а потому крайне нахальной, мухой, и на возвращения мужа поначалу не обратила внимания. Остановилась только тогда, когда увидела сидящего за столом молчаливого задумавшегося Адама. Подойдя ближе, заметила необычный плод и испуганно спросила:
– Это… что ж это? А? За что ж это? А?
– А вот, – коротко ответил муж.
– То самое? – ещё более испуганно спросила Ева.
– Угу, – буркнул Адам.
– И что ж нам теперь делать? – совсем перепугалась супруга.
– Как, что делать? – решился вдруг Адам. – Будем делать то, что должны, а там уж, как Бог даст!
– А может не надо? – пустила слезу женщина.
– Почему это не надо? – взъерошился супруг.
– Сердце чевой-то колышится! Аж в руках боязно, – прошептала Ева.
– Не дрейфь, коза, а то мамой будешь! – вспомнил Адам детскую шутку.
– Мамой я хочу, – неожиданно призналась супруга.
– Ты, жена, того…Прекрати эти пораженческие настроения! Как говорили классики: «Надо, Ева! Надо!». Да ты не переживай. Я один его съем, потому как это не только моя прерогатива, но и обязанность. Как поступали исследователи во все времена, знаешь? Прежде испытывали на себе, а уж потом, если ничего худого не случалось, предлагали людям. Так и мы поступим. Сначала я попробую. Ясно? А потом, если всё нормально, и ты. Договорились? – повернувшись к жене, с гримасой вместо улыбки, спросил Адам.
Перечить мужу Ева не решилась, и только судорожно кивнула головой.
– Принеси-ка тарелку и нож, – попросил изобретатель.
Ева принесла. Адам положил плод на тарелку, взял в заметно дрожащие руки нож, хотел отрезать, но почему-то передумал, поднёс дулю ко рту, выдохнул, как перед принятием стопки, и решительно откусил. Замер на несколько секунд, проверяя вкусовые ощущения, и начал решительно и тщательно пережёвывать. Проглотил и вынес вердикт:
– А ничего себе. Вкусно!
– Да? Вот радость-то, – обрадовалась жена.
– Да, уж, – согласился Адам и принялся уничтожать остатки.
Проглотив последний кусок, остановился и стал прислушиваться к происходящим внутри организма процессам. Что-то явно происходило, но Бубликов не мог понять, что именно. А главная загадка заключалась в том, что происходило не где-нибудь, допустим, в желудке или где-то ещё, а в голове. Неожиданно защекотало в носу и Адам, набрав полную грудь воздуха, оглушительно чихнул. Из правой ноздри вырвалась огромная сопля, и шлёпнулась на середину стола. В ней что-то шевелилось. Адам и Ева с настороженностью наблюдали, как что-то или кто-то пытался выбраться из вязкой жидкости. Наконец, потуги закончились успехом, и, фыркая и отплёвываясь, появился тот самый бесёнок, которого старшой оставил в мозгах Адама. Бубликов узнал негодяя, но что с ним делать не придумал, поэтому молча наблюдал. Бесёнок, между тем, окончательно освободившись от покрывавшей его волосатое тельце слизи, голосом потерявшей невинность проститутки прокричал: «Нахал!», превратился в навозную муху, и хотел улететь, но был настигнут безжалостной мухобойкой. Мужа оскорблять? Да, я тебя…! Удар был предельно точен и на редкость безжалостен. Аж брызги полетели. Вот так и погиб один из бесов при исполнении служебных обязанностей. На работе, можно сказать, голову сложил. Благо, компенсации никому платить не надо. Вот она правда жизни во всей её суровой неприглядности. Пашешь-пашешь в поте лица, в прямом смысле, не жалея головы своея, и вдруг – бац! И каюк! И поминай, как звали! Да кто ж его добрым словом помянет? У них, поди, не принято, а от людей, кроме проклятий, ничего и не дождёшься. А может проклятья для них и есть самая главная похвала? Может и так, но как только свершилось правосудие, Адам тут же, сидя за столом, начал засыпать. Голова безвольно завалилась, веки слиплись, и Бубликов наверняка бы грохнулся на пол, если бы не подоспевшая вовремя супруга. Подхватила мужа подмышки и поволокла к кровати. Раздела кое-как и уложила в ещё не убранную постель. Накрыла одеялом, и муж тут же привычно захрапел. «Пусть поспит! – решила Ева. – Столько перенёс, бедненький! Пусть отдохнёт!».
