…Они лежали рядом, глядя в потолок, молчали. Ему вдруг нестерпимо захотелось закурить, и это было так странно – он бросил курить лет двадцать пять назад. Еще в прошлой жизни. Да какой там прошлой – позапрошлой!
Она повернулась к нему, провела рукой по его лицу, задержалась на морщинках у глаз, потом взъерошила ему волосы. «Скажи, Сашко, почему мне не нравятся молодые мужчины? Вот, знаешь, есть такой Руслан у нас, ему лет тридцать пять, ну, почти мой ровесник. Мы с ним катаемся уже пару лет на велосипедах, он и сюда мне помог собраться, настроил все, рюкзак дал, а вот, как коснется он меня, меня аж коробит всю. Не могу представить себя с ним, как с тобой». – «А он этого хочет?» – Он повернулся к ней, они лежали в сумерках, лицом к лицу, смотрели в глаза друг другу. «Хочет ли он? – она усмехнулась. – Сам как думаешь? Он только об этом и говорит постоянно. Какой он одинокий и несчастный, как давно у него не было женщины, как ему хочется тепла…» Он снова пустил пальцы в путешествие по ее лицу, помолчав, сказал: «А может тебе это в нем и не нравится? Вот это стремление найти мамочку? Ты же не мамочка, а, Богомила?» – «Нет… – она привстала на локте, оторвавшись от его руки, взяла его ладонь в свою, горячую. – Думаешь, я уже забила на замужество, раз мне тридцать девять? Не думаю о семье? Но Руслан… Нет, это не тот случай. С ним удобно, он может помочь в походе, но, Боже, как же он утомляет со своим нытьем! Он каждый день пишет мне эсэмэски с рассуждениями о жизни, и о любви, и об одиночестве своем, но мне его совсем-совсем не хочется жалеть, и я чувствую себя просто стервой, которая его использует и динамит…» Он погладил ее ладонь, разжав пальцы, сказал осторожно: «Ну, может, тебе стоит сказать ему об этом прямо? Чтобы он не питал иллюзий. Что больше, чем на дружеские отношения лучше ему не рассчитывать». Она вздохнула: «Все-таки жалко его». Он усмехнулся: «Женская логика. Не хочется жалеть, но жалко. Если жалко – пожалей именно так – скажи, как есть. Так честнее, разве нет?» Она помолчала, потом положила голову на подушку: «, Наверное, ты прав. До бесконечности длиться это не может».
Помолчали еще, потом он спросил: «А что Семён?» Она хмыкнула, повернула его лицо к своему, взглянула в глаза: «Точно хочешь знать?» – «Хочу. Если ты хочешь рассказать». Она отпустила его, уперлась взглядом в люстру, темневшую на белом квадрате потолка. «Семён – монах. И все, что с ним есть – это только постель». Он снова ощутил укол в сердце, как тогда, в Эйн-Бокеке, в кафе. Монах – и бывшая монашка. Ну конечно. А что еще могло войти в её жизнь? Она снова взглянула на него: «С Семеном всё было относительно просто до последнего времени. Он никогда не оставит своего места. Но он всё больше хочет меня контролировать. А я хочу от него только одного. И чем это закончится, я не знаю. Знаю только, что порвать с ним я бы могла легко, если бы… – она вздохнула. – Да что об этом говорить, Сашко? Если мы не можем ничего изменить…» – «Не можем? Или не хотим?» Она промолчала. Он снова спросил: «Ты сказала: «До последнего времени». Что-то изменилось?» Её глаза блестели в темноте. «Да. Этот контроль. Как будто я его собственность. Знаешь, мне раньше очень хотелось, чтобы любимый мужчина всегда был рядом, не отпускал меня одну надолго. А сейчас это меня раздражает. Может, я просто привыкла к этой свободе, великой и ужасной? Может, мне уже не надо ничего, кроме того, что есть?» Он обнял её, прижал к себе. Его заливало желание защитить, спрятать её укрыть от всех этих вопросов, желающих её мужчин, бесконечного круга, по которому она ходила эти годы…
