— Чума, — прошептала она и боязливо потёрла свои плечи. — Диатрин Эван озверевший.
Она бросила взгляд на оставленный им свиток. Обтёрла масляные руки о Лесницу и присела на пол, чтобы посмотреть, что там написано.
«Дорогой сын,
Титул марлорда Мелиноя создан и заслужен твоим братом и назначен твоим отцом. Завещания, о котором ты говорил, не существует, а его последние слова могли произвести впечатление лишь на других марлордов, которые всё равно приняли твою сторону. Кроме того, мне ведомо, что ты сам встречался с барракитами. Что заставляет моё сердце дрожать при мысли, что всё могло произойти по твоей воле.
Если ты мой сын, и если предателей нет при твоём дворе, оставь это безумие и возвратись в Рааль, где мы возложим на тебя корону. Не гневи богов и не терзай память отца.
С надеждой,
Любящая тебя диатрис Монифа»
— Чума… — повторила Гидра, широко распахнув глаза. Она сама не слишком задумывалась над тем, кто отравил диатра Эвридия. Но на мгновение представила, что это сделал Эван. Всё выглядело весьма складно: измученный слухами, раз за разом видящий доказательства родительской нелюбви, задетый в своей астрагальской гордости, Эван подсыпал яд в пищу отцу, не дожидаясь, что тот объявит о завещании; потому что это был его последний шанс получить то, что ему причиталось по праву. А завещание могло быть уничтожено, если оно и было.
«Если бы мне предложили убить моего отца с правом занять его титул, я бы не раздумывала ни секунды», — признала Гидра. — «Но всё-таки диатр Эвридий — совсем не поганый шакал, как Тавр. Убивать такого человека должно быть… стыдно?»
Она пожала плечами.
«Меня, похоже, ждёт монастырь или изгнание куда-нибудь на фронт к Энгелю», — подумала она. — «Стоит подумать, могу ли я что-нибудь сделать. Похоже, диатрис Монифа пока что на стороне Энгеля — что неудивительно — и хорошо было бы заполучить козырь, который даровал бы мне её благосклонность, если придётся искать пути отступления».
Сидя на полу, Гидра обернулась к Леснице. Та сердито слизывала кунжутное масло со своей шёрстки. Диатрисса сконцентрировалась и подумала, старательно воображая нужную картину: «Я хочу знать, кто этот предатель при дворе».
В конце концов, лестью добывать чужое расположение она не умела, а вот какие-нибудь грязные факты вполне могли сыграть ей на руку. Если бы коты указали на Эвана — что ж, это было бы интересно.
На следующий день с острова Дорг прибыло ещё больше столичной знати, а на день после — сам Иерофант Рхаат в зелёных одеждах, помазанник Великой Матери на земле. Одно его появление говорило о том, что во власти произошёл раскол, раз диатрис и Иерофант разных мнений об Эване.
