ей нашептали. Вот так я впервые и узнал о
НИХ. Отец решил, что мама помешалась от голода. Докторов и лекарей у нас на селе и в помине не было. Некому было подсказать, что делать и лечить как? Тем временем маме с каждым днём становилось всё хуже, а отец был на волосок от того, чтобы самому не потерять рассудок. Мои братья и сёстры постоянно просили есть, и только мне, как старшему, надлежало не открывать попусту рот. Я держался изо всех сил. Даже когда тупая боль в животе превратилась в привычное состояние организма, я старался гнать от себя плохие мысли о моём покойном друге Сашке, о скончавшейся от странной болезни Глашки, о том, что моя мама, в конце концов, может что-нибудь сделать с собой или того хуже – с кем-то из нас. Я держался даже тогда, когда мать стала подозрительно часто ходить на улицу до погреба. Наблюдать это было одновременно интересно и жутко. Едва волоча ноги, она подходила к песчаному бугорку, ворошила солому, обнажая ручку деревянной крышки, открывала дверцу и нечеловеческими глазами смотрела в пустую земляную яму, как заворожённая. Не говорила ничего, просто смотрела и всё, словно оттуда на её немые мольбы приходил какой-то такой же немой ответ. Я хотел перестать обращать внимание на странные похождения матери, но глядя на её лицо, когда она молча выискивала что-то взглядом на дне песчаной ямы, мне становилось страшно. Очень страшно. Но желание узнать причину необъяснимых поступков было сильнее. Если вдруг мама собиралась снова до погреба, я выбегал из дому и прятался в сарае, чтобы узнать, зачем она туда ходит.
Я не мог сомкнуть глаз от мысли, что в погребе кто-то поселился. «Кто это мог быть?» – спрашивал я сам себя и, по моему детскому разумению, предполагал, что там, в холодной яме, сидят земляные жабы, чья коричневая пупырчатая кожа вызывала у меня отвращение. Или, может быть, в яму случайно угодило какое-нибудь животное? Но как такое могло произойти, если погреб был постоянно закрыт? В общем, я твёрдо решил пойти туда и проверить всё сам. Благо дело, на следующий же день мне представилась такая возможность. Отец ушёл в лес проверить ловушки, которые в последнее время стали бесполезны. Не шёл зверь лесной, и всё тут. Мама управлялась по дому. Топилась печь, поспевал кипяток для травяных щей, а малыши сидели на полу, занятые незатейливой игрой. Короче говоря, я набрался храбрости и пошёл к заветной дверце погреба.
«Один, два, три.»
С каждым шагом мои ноги почему-то подкашивались, как у хмельного. Боялся я, внучек, до дрожи в подмышках. Чего я только не выстроил у себя в голове, пока приближался к погребу. Казалось мне, что выпрыгнет оттуда зверь лохматый и вцепится в меня зубами. Или стоит мне только открыть дверцу, как провалюсь я внутрь, в чёрную бездонную пустоту, где и сгину навсегда. Страшно было, Колька. Ей Богу, раньше так никогда не боялся. Я уже и не помню, что ещё там себе напридумывал, зато очень хорошо запомнил, то чувство, которое возникло у меня прямо перед тем, как притронуться к ручке. Едва я разворошил солому возле крышки, как внутри меня похолодело. Внезапно я ощутил сильное отвращение от того, что собирался сделать, будто по ту сторону деревянной дверцы кишмя кишат сотни гадюк и медянок, беснующихся в живых лоснящихся клубках. Я уже протянул руку, чтобы приподнять дверь, как вдруг услышал их оживленное шипение в ожидании новой добычи. Конечно, это могло мне лишь привидеться, но то омерзительное чувство осталось со мной до сих пор.
