Свидульф хотел спросить, что за ожерелье оказалось на шее у принцессы, когда она вышла из ванной, однако не решился. Вдруг его любопытство было бы расценено как дерзость?
Вот и хорошо, подумала Эйлин, что ей не предложили андроида. С ним, пожалуй, не вышло бы так легко договориться.
Да, она считала, что их разговор вполне укладывался в понятие соглашения.
Эйлин намеревалась включить зеркало, чтобы взглянуть на себя в платье, но когда ее пальцы заскользили по панели компьютера, принцессе вдруг захотелось посмотреть… на архивные фотографии.
Отца. Семьи.
Эйлин без труда нашла папку с данными императорского дома. Больше тысячи фотографий. Чуть меньше тысячи видео. И несколько сотен статей, посвященных взрыву императорского линкора. Эйлин пришлось сделать несколько вдохов, чтобы успокоиться. Унять гнев. Утишить печаль.
Она всего лишь хотела вспомнить, как выглядел ее отец незадолго до того, как судьба разделила их навечно. Хотя Эйлин воспитывалась в культуре Конклава, она не верила в загробный мир. Больше уже нет.
Она листала фото. Мать. Отец. Младший брат. Всех их теперь не существовало – если не считать, что какая-то часть их клеток, даже не видимая глазу, дрейфовала по космосу.
Сама Эйлин была на многих кадрах, но именно их она пролистывала нервным движением пальца, не желая вглядываться. Яркие краски счастливой жизни мешались, летя перед глазами принцессы, словно за окном несущегося к станции поезда.
Стоп.
Палец Эйлин замер. Парадный портрет отца. Конечно, безжалостно отретушированный, но такой величественный. Эйлин оторвалась от компьютера и посмотрела на стену, куда проецировалась картинка. Император. Да, когда ее отец выглядел так – в мундире по земному образцу, с грозным взглядом, с рукой, опущенной на рукоять бластера разом спокойно и угрожающе-весомо… Казалось немыслимым позвать его «папа».
Эйлин вспомнила, что с ней было, когда она только очнулась и почти тотчас узнала, что вся ее семья погибла. Как она кричала, не думая о том, кто ее слышит и чем ей грозит это бурное проявление горя. Как царапала себя еще непослушными после разморозки пальцами. Она вопила и корчилась, пока у нее не кончились все силы. Но печаль не ушла. Она даже не спряталась куда-то на задворки памяти. Как заноза, как невынутый вовремя из раны осколок, эта боль оставалась с принцессой ежеминутно.
Эйлин провела рукой по изображению… И, разумеется, не ощутила ничего, кроме бархатистой поверхности стены.
