— Нашли для крепости удобное место для твоего полка, Владимир Андреевич, — флотский лейтенант князь Урусов отхлебнул вина, прищурив глаза от удовольствия. Пусть даже смешанное с водою, оно спасало от желудочных хворей, которыми солдаты и матросы маялись почти поголовно, так как отпущенный из казны уксус, по ведру на человека, спасал плохо, да и уже заканчивался, только за счет умерших удалось сделать малый запасец.
— Только маршем нужно пройти вдоль берега немного, за день успеете и дойти и обустроить лагерь. Мои моряки приказ князя исполнили прилежно — нашли Кетык сразу.
— А это что за словцо, Василий Алексеевич?!
Говорил Хрущов с моряком весьма уважительно — тот ведь из княжеского рода, хотя и он сам не хухры-мухры, а «дворянин московский», что повыше «жильца» и тем паче «сына боярского» стоит.
— Кайсацкое, ведь во рту зубы частоколом стоят, а ежели один из них выбьют из той шеренги, то «проплешина» получится. Вот она и есть тот самый «кетык». Вроде как дырка. Место для флота там удобное — бухта косой прикрыта с веста, лишь с норда ветрам доступна. И главное — мы нашли на берегу стоянки старые, вроде здесь, сам вор Стенька Разин укрывался, когда по Каспию разбои свои два года учинял.
— Ты смотри что делается?!
Хрущев непритворно удивился — слышать то приходилось, но вот видеть не доводилось. А ведь разинцы во время бунта своего старшего брата отца, родного дядю сгубили — тот тогда только новиком на службу поверстался, когда батюшка малой совсем был.
— Князь Бекович о том вспомнил, что казаки яицкие ему говорили, да кайсаки сказывали. И где его глаза были?! К бухте той караванная тропа куда больше натоптана, чем здесь.
— Так гордыня у него непомерная, словом не вздумай перечить. Нрав дюже тяжелый! Дерется и тростью бьет, орет дурным голосом! Чуть что не по нему, ногами топает, грозит карами страшными!
— Сильно изменился после гибели супруги, княгиня ведь с дочурками погибла, утопли, сердечные, в Волге. Я тебе о том уже сказывал, Владимир Андреевич. Три дня орал дурным голосом, выл, все лицо себе исцарапал. Кричал, что отречется от Христа, и отныне, мол, Девлет-Гирей мурза его настоящим именем станет. Потом неожиданно успокоился и опамятовался. И скажу тебе честно — князя словно подменили, совсем иным стал.
— Еще хуже?!
Полковник ужаснулся — и так нравом князь был горек как полынь, и буен как гроза, а теперь стал еще хуже. Спаси нас, святые угодники, от такой жуткой напасти!
