Двенадцать явиться должны,
словно первых двенадцать миров,
словно первых двенадцать вод,
словно первых двенадцать дней.
Двенадцать голосов запоют,
прям иль извилист их будет путь,
темна иль светла их будет душа,
длинна иль недолга их будет жизнь.
Двенадцать искр взлетят,
словно первых двенадцать цветов,
словно первых двенадцать древ,
словно первых двенадцать зверей.
Двенадцать сердец преисполнятся,
зелен иль чёрен их будет мир,
сини иль белы их будут глаза,
бледна иль смугла их будет кожа.
Двенадцать замыслов сольются,
словно первых двенадцать женщин,
словно первых двенадцать мужчин,
словно первых двенадцать детей.
Двенадцать страстей восторжествуют,
благородной их будет судьба,
велика их будет слава,
безгранична их будет радость.
Двенадцать создадут мир,
словно первых двенадцать желаний,
словно первых двенадцать мыслей,
словно первых двенадцать богов.
Одиннадцать же сдадутся,
одиннадцать себя утеряют,
одиннадцати же не быть.
Пусть хоть один погибнет,
пусть хоть один не справится,
пусть хоть один предаст,
и род людской прекратится.
Додекалог, Книга первая Конца времен, «Пророчества Захиэля»
Адаман Муралл кивнул в знак согласия и последовал за своим сановным собеседником. Они вступили на лестницу, колодец которой примыкал к покоям понтифика и уводил в темные, сырые и холодные недра епископского дворца Венисии. За двумя священниками в отдалении следовали мыслехранители — восемь у муффия и двое у молодого экзарха. Шуршание белых бурнусов и шелест шелковых подошв о ступени тут же впитывала в себя тишина.
