– А кстати, сын Паганини пятьдесят лет возил гроб с его телом по всей Европе, так как попы хоронить его запрещали, – вспомнила Маша, – они считали, что он продал душу дьяволу.
– Почему они так считали? – спросила Катя.
– Так он играл.
Катя изумилась.
– Странные люди эти попы! Меня иногда просто возмущает их поведение. Что они себе позволяют? Ведь это просто дикость какая-то! Это просто неадекватность! А ещё учат кого-то жить!
– Вот так он играл, – рассеянно повторила Маша и вновь задёргала струны, пытаясь изобразить самую головокружительную мелодию легендарного скрипача. Тут уж Верка встала, отщёлкивая замочки футляра.
– Мать твою драть! Он так не играл! Он играл вот так.
Положив раскрытый футляр на кресло, она достала смычок, затем – скрипку, выставила вперёд на полшага левую ногу, и, вскинув скрипку на узенькое плечо, стремительно пробежалась по ней пассажем из "Рондо Каприччиозо" Сен-Санса. И стало тихо. Стало вдруг очень тихо, поскольку рокеры в зале разом остановили свою игру. Верка опустила смычок.
– Это что такое? – спросила Настя.
– Это Камиль Сен-Санс.
– А где Паганини?
– Вот он.
Голос у скрипки был очень сильным. Двадцать четвёртый каприс заполнил репбазу как ураган, ворвавшийся во все щели. Таня сжимала пальцами подлокотники кресла, будто боясь быть сдутой с него этим ураганом. Ей приходилось не раз бывать на концертах прославленных скрипачей, но там впечатления размывались официозом и ожиданием большего. То, что она услышала и увидела здесь, в узком коридоре репбазы, ошеломило её. Наивное лицо Верки во время её игры было изумительным, как лицо человека, который вполне сознательно, добровольно идёт на смерть. Она не водила, она хлестала смычком по струнам, дёргая углом рта и глядя в несуществующее пространство. Это был поразительный, завораживающий взгляд. Хардрокеры вышли, оставив в зале свои гитары. Их было человек семь. С другой стороны подбежали девушки из ресепшена. За их спинами возвышались Лёнька с Серёгой и три охранника.
Звук, с которым скрипачка вытянула смычком двойную финальную ноту, заставил Таню похолодеть. Это был крик боли, вырванный из самого сердца скрипки, к которому прикоснуться мог только тот, кого поцеловал Бог. И эта мольба волшебного инструмента так раздавила всех, что когда он был снят с плеча, никто не издал ни одного звука, не сделал ни одного движения. Это длилось минуту. Верка, досадуя, стёрла с носа капельку пота и уложила смычок со скрипкой в футляр. Тут Таня зааплодировала, хотя и предполагала, что это будет здесь необычно. Однако, к ней присоединились все, кроме Лёньки. Он, быстро вынув блокнот и маркер, несколькими штрихами что-то нарисовал. Когда овации стихли, один из рокеров попросил:
