– Кто сказал вам, что я люблю классические гармонии? Меня просто от них тошнит!
– Тошнит? – поднял бровь Марк Юрьевич, – как давно?
– Да примерно год.
– Это интересно! Три года, стало быть, не тошнило, а с панками скорефанилась, и мгновенно – рвотный рефлекс? Так, что ли?
– Примерно так.
Марк Юрьевич застучал по столу ногтями и переглянулся с Галиной Викторовной.
– А сколько лет тебе, Соня?
– Через неделю будет четырнадцать.
– А мне – сорок. Тридцать из них я играю классику. И ты знаешь – я не могу её не играть, так как ни одно другое направление в музыке не даёт такого простора для виртуозных фантазий. Возможно, это звучит банально, но разве с этим поспоришь?
– Да это всё какие-то заоблачные фантазии, – проворчала Соня, – а я живу на Земле! Я хочу, чтобы музыка, которую я играю, целиком отражала мой образ жизни и мои принципы.
– А ты можешь их сформулировать?
– Да, конечно. Свободолюбие, прямота. Ну, вы понимаете.
– Понимаю. Ты, как я вижу, смотришь на вещи вдумчиво, обстоятельно. Мне бы этому научиться! Я ведь и сам свободу люблю, поэтому до сих пор ещё не женат. Так какую музыку свободолюбивые люди предпочитают? Не рок-н-ролл ли?
– Не только.
– А что ещё?
– Ну, например, джаз. Я хочу стать джазовой пианисткой.
Тут уж Галина Викторовна не выдержала. Вмешалась:
– Сонечка, какой джаз? Скажи, ты хоть знаешь, какая аппликатура аккордов в джазе и что такое джазовые гармонии? Для того, чтоб их строить, действительно нужно знать основы классических, но тебя тошнит не от них – ты к ним пока ещё даже не приближалась, а от качества звука, который ты извлекаешь!
– Но если я такая бездарная, почему вы хотите, чтоб я вас мучила дальше своей бездарностью? – разозлилась Соня, – отдайте мне документы, и распрощаемся!
– Ты не бездарная, ты упрямая, – возразила Галина Викторовна, – ты можешь учиться дальше и достигать успехов. Остался год. Один год! Если ты возьмёшься за ум и преодолеешь хотя бы эту ступеньку образования, у тебя пойдёт любой жанр! Любой! Ты уж мне поверь.
У Сони ужасно чесался носик. Но ей казалось, что если она решит измучившую её проблему, то перестанет казаться взрослой. И приходилось терпеть. Дверь была открыта. С третьего этажа, где контрабасисты готовились к выпускным, доносились вопли преподавательницы и гаммы. О, как их тягостно было слушать, стоя в лучах весеннего солнца, наполнившего учительскую таким предвестием лета, что и Петру Ильичу Чайковскому в лакированной раме было уже, казалось, на всё плевать. Он тоже хотел как можно скорее убраться из этой комнаты навсегда.
