- Чего приходил? – спросил он с откровенной усмешкой. – Проверять, не затуркал ли племянницу? Спроси её. Пообидится – глаз выколи.
- Хотел о школе напомнить. Уговор не забыли?
- Как же, помню.
Он проводил Сазонова за ворота и подлиннее отпустил пса, задыхавшегося на цепи в злобном сиплом лае.
- Ну, мила моя, отчудила. Табажору самолучшую посуду выставила. Которым местом думаешь? Чтоб на три раза всё выварила и вычистила!
- Ты про замужество-то обмолвился или всурьёз? – не слушая его воркотню, спросила Шура.
- Будь надёжна, осенью выдам.
- Надёжна, а сам жаловался Сазонову, что Ефим из подчинения вышел.
- Сазонов для того и поставлен, чтобы жалобны выслушивать. Без их какая работа! Пивни-ка! – налив до краёв чайный стакан, подал Шуре. Она трясла головой, кашляла, но пила.
- Зелье девка! – похвалил Дугин, снова наполняя стакан. – Вся в нашу породу. Ну-ка, ишо разок!
- Больше не буду! – отказалась Шура, приметив змеиный, завораживающий взгляд Дугина.
«Экая дура!» – подумал Дугин, целуя племянницу в щёку. Поцелуй был не родственный, алчный, пахнущий брагой и ладаном.
- В твои ли годы? – усмехнулась Шура и, оттолкнув его, выбежала.
«Право, дура!» – снова повторил про себя Дугин.
Войдя в горенку, сердито грохнул дверью и сел на лежанку.
Глухо звенькнула висячая лампадка, стукнув в чело скорбящую богоматерь.
«Очень уж прав он, – шагая в конюховку, думал Варлам про Дугина. – Слишком прав...»
Сам не зная почему, он не верил этому во всём правому человеку. А в чём-либо обвинить его не имел основания.
«Людей-то я, выходит, не знаю», – подытожил свои сомнения Варлам.
В конюховке, как и обычно, резались в карты и лото, хотя главный картёжник Митя Прошихин был на отсидке и пока ещё не подавал о себе вестей.
- Тускло тут у вас.
- Закури – приглядишься... – засмеялся кто-то.
- Подсаживайтесь ближе. Совещаться будем.
- Всех касается аль одних активистов? – переставая греметь фишками, спросил Панкратов, широкий большеротый мужик.
- Всех, кому картёжничать надоело... Отдохните! Готовы всё Заярье проиграть...
- Его даром никто не возьмёт.
Поджидая, пока стихнет гул, Сазонов курил, выпуская синеватые кольца дыма, и ворошил колоду потрёпанных карт, кому-то оставшихся в наследство от Прошихина.
Тишина установилась скоро.
Совещание в конюховке – событие чрезвычайное.
Все ждали с молчаливым любопытством...
- Не томи! Терпежу нету, – торопил пегобородый рябой мужик. – Речь давай!
- Речи не будет, Исай Григорьевич. Я советоваться пришёл. Ну, а кому не терпится, играйте.
