- Опять мастерскую открыл? – с притворным недовольством потянула носом Варвара: пахло лаком. – Ни дома, ни на работе покою от вас нет.
- Доделываю, – виновато сказал Сазонов. – Мне бы Дугина вызвать...
Варвара с неохотой вышла. Ей хотелось присутствовать при завершении председателева художества. Это всегда самый желанный момент. Но, привыкнув к повиновению, она вздохнула и направилась к крестовому под железной крышей дому Дугина.
- Жёнка-то хворает? – открыв калитку и медленно переступая по тугому дворовому настилу, спросила Варвара.
- Хворает, боль моя! Чем токо не лечил – всё без толку...
- Видно, так лечил...
- Дак как же – и к дохтуру возил, и прогревания делал – один ляд...
- Приведи ко мне, живо на ноги поставлю.
- Комсомолец мой не велит. Ослушаться боюсь: как бы власти не придрались. Враз должности лишат.
- Пужлив больно! Уж не подсмотрел ли кого?
- Я бы не прочь, да ведь мужик у тебя... а то хоть сегодня...
- Не про тебя, – нахмурилась Варвара и перевела разговор. – В Совет иди. Председатель зовёт.
- Ты, бывает, не знаешь зачем? – он побаивался, когда его вызывали в Совет.
- Мне не докладывали.
- Приду. Из района, случаем, никого нет?
- Кажись, никого.
Ефим сидел у изголовья матери, третий год не поднимавшейся с постели. В лютый мороз Михей послал её за сырником к Волчьему буераку. Лошадёнка попалась норовистая, необъезженная. На обратном пути, выбившись из сил, стала, и Клавдия промаялась с ней допоздна.
Кое-как добравшись до дому, слегла и больше не вставала: ноги отнялись. И без того нелёгкое житьё женщины стало невыносимым. «Натрескается и лежит день-деньской!» – попрекал её Дугин. Вставал он, как правило, с левой ноги. Долго и неотвязно костерил сыновей. Ефим затравленно огрызался, мотая головой под увесистыми тычками отца. Федяня в такие минуты исчезал. С возрастом сила у сыновей прибывала, убывало терпение, оставалась неприязнь, которая грозила перейти в ненависть. Федяня уже не один раз давал отцу сдачи. Ефим на это не решался. Зато на словах был резок и нередко пугал отца своими высказываниями.
- Кулачина ты скрытый! – распаляясь, кричал он. – Дождешься, что заявлю на тебя!
- А про что? – щурил длинные глаза Дугин. – Факты у тебя какие?
- А кто хлеб в яме гноил? С белыми по лесам кто скрывался?
- А кто не гноил? – спокойно возражал Дугин. – Да и с белыми полдеревни связаны были. Совецка власть всех простила, Алёха!
- Про всех не знаю, а тебя зря простила! Ты всё такой же кулак.
