- Уматывай! – поддав ему коленкой, велела Агнея. Времени на разговоры не было. Да и злости на жалкого не хватало.
Пламя на пристройках задавили. Амбар кое-где ещё рыжел огнём, который нещадно добивал Евтропий.
Скоро всё затихло.
- Как хоть загорелось-то? – оттирая закопчённое лицо, допытывалась Афанасея.
- Подожгли, вот и загорелось, – нервно вздрагивая, проворчал Евтропий. Ему казалось, что те, кого он встретил у яра, не случайно побежали от него. Одного – Митю – он опознал.
- А может, шальная искра попала? – предположил Дугин.
- Искры снизу разве падают?
- Всё могло быть, – с меньшей уверенностью проговорил Дугин. – Ты нынче баню топила, Агнея?
- Топила.
- Ну вот, от вас и загорелась, должно. Сам пожарник, а до того распалишь, что всю деревню готова сжечь... Попала одна искра, другая – и пошло чесать...
Над селом ещё гудел пожарный колокол, висевший на каланче.
- Разохотился дед Семён! – засмеялся Евтропий. Разговор о пожаре на том и кончился.
А колокол по-прежнему призывно звенел над Заярьем.
Для каждого случая у старика имелся особый звон.
В праздники весело наяривал «Камаринскую», рекрутам выводил «Соловья-пташечку», на пожар звал тревожно и торопливо: «Хватит дрыхнуть, хватит спать!», о похоронах возвещал скорбно и торжественно. И хоть нечасто говаривал колокол, а руку деда Семёна узнавали сразу.
- Потушили уж! – закричал Евтропий, влезая на каланчу по ветхим ступеням. – Отдыхай, хватит звонить!
- Не мешай! – отмахнулся старик, и снова звон поплыл по деревне.
Он падал на крыши домов, через окна проникал в задубевшие людские души, а люди гадали: отчего им не по себе?
Звуки тоньше мыслей, острее слов.
И хоть шли они не от мудреца, не от пророка, а от медного колпака, в котором яростно, неуёмно бесновался строптивый, непослушный язык, а достигали скорее, задевали больнее.
Вот, видно, за этот кощунственный вызвон и заслали в Тобольск, на каторгу, угличского его собрата...
И старик звонил без устали. Безжалостно разгоняя человечью сонливость. Шапчонка сбилась на затылок, седой пух на голове мотался гоголем, в щуплой старческой груди колоколом же стучало изношенное сердце.
- Будет тебе, Семён Саввич! Не тревожь людей! – отнимая у ослабевшего старика верёвку, укоризненно сказал Евтропий. – Они и так покой потеряли...
С крыши амбара чёрный, как головня, спустился Сазонов. Обожжённой до пузырей рукой хватанул горсть снегу и приник губами, окрашивая его кровью.
- Эк устарался! – сочувственно сказала Агнея. – Одни себя не жалеют, другие...
