Хмурясь из-под дремучих бровей, Гордей искоса наблюдал, как дети уплетают казённый хлеб, запивая его молоком. Старший кусал крупно, по-мужицки; младшая, как мышонок, отщипывала кусочками.
Они были похожи друг на друга, только у брата лицо длиннее; у сестры – круглое, в веснушках.
- Тятя, а Проню трактористом посылают, – выпалила Фешка, бурля неистребимой детской радостью.
- Болтушка! – нахмурился брат. – Не спрашивают – не сплясывай!
- В кузнице разонравилось? – строго взглянул на сына Гордей.
- Науменко вызывал вечор... Давай, говорит, учись трактор водить. Весной, должно, получим.
- А я думал, меня в кузнице сменишь...
- Как велишь, так сделаю.
- К чему душа лежит, то и выбирай. Давно примечаю, нос воротишь от молота. Выбрал, стало быть.
- Да что ты, тятя! – покраснел парень. – Сёдня же откажусь!
- Посылают – иди. Дело стоящее. Я не против. Но чтоб без баловства у меня! Машина дорогая. Ей с умом руководить надо.
- Это тебе не мерином править, – назидательно подняла палец Фешка, но, не выдержав, прыснула смехом.
Гордей улыбнулся:
- А ты, хохотушка, в классы ходила?
- Не-е, – протянула девочка, – пимы у меня дыроватые.
- Починю. Эту зиму придётся поносить старые. Зато шубу тебе боярскую сработаем. Я пару волчишек споймал.
- Ну-у! – Фешка округлила глаза и набосо выскочила в ограду.
- Вот шалая! Простынет ишо! – и, будто вернуть сестрёнку, Прокопий вышел за ней следом.
- Ты где их изловил, тятя? – ведя сестру за толстую соломенную косу, не скоро вернулся он.
- У Волчьего буерака, – наваривая дратву, бросил Гордей. – Вечером освежуем. Шуба добрая выйдет.
- Как ты их, а?
- Так. Ты бы у коровы в стайке почистил. Накопил тут без меня, хозяин!
Починив дочери пимы, Гордей отправился в кузницу.
Рядом, стараясь попадать в ногу, шагал сын. Бросив школу, он давно уже помогал в кузнице. Пока Гордей выбирал заготовки, Прокопий смахнул с потолка куржак[2] и, вздув горно, подкачал мехами.
На приветливый огонёк горна тянулись выкурить по цигарке мужики... Раньше всех заглянул Панфило Тарасов, ширококостный сутулый старик с цыганистой бородой, прозванный Вороном.
- Бог в помощь! – истово перекрестился он; красная морщинистая щека при этом дёрнулась.
- Сами справимся! – сухо отозвался Гордей, не оборачиваясь. Сдвинув уголь, вынул раскалённую добела заготовку, казавшуюся в предрассветном сумраке маленьким метеором, кивнул сыну. Прокопий с радостной готовностью хватил кувалдой по зубилу и, следуя за поворачивающимся в клещах куском металла, стал нещадно его дубасить. Кузнец, где надо, поправлял сына, подстукивал молотком в лад. Вытянув заготовку в обод для тележного колеса, бросил её в горно: оставалось сварить концы.
