Первые лучи солнца показались на платформе, началось привычное марево, которое превращало мозги в кашу, а сердце в моторчик от фена. Сержант, старая австралийская пьянь, не просыхающая со Вьетнама, специально поставил его на это место. Он знал, что парень уходит в отпуск и впервые в жизни решил подумать о ком-то, составляя расписание.
Почему здесь? Потому что в других местах, знайте ли, режут. Здесь же намного легче: стоишь, протекаешь, таскаешь бомжей за шкирку, может быть, разнимешь драку, проверишь документы, но не больше. Проверять загородные проезда – мечта откровенного дегенерата. Никакого использования мозга, никакого смысла.
Для томительного ожидания хуже места не придумаешь.
Во рту держался запах противного автоматного кофе, часы тянулись, люди сновали туда-сюда, поезда не задерживались надолго. Уставший равнодушный женский голос объявлял о прибытиях и посадках, повторяя информацию словно по формулярам. Каждое слово – через точку.
Стоя на скамейке какой-то малец передразнивал громкоговоритель, другие смеялись над ним и по-доброму улыбались. Джонатан погрозил ему пальцем, мальчишка сел и демонстративно положил руки на колени. Полицейский показал ему язык и улыбнулся, парнишка в ответ звонко засмеялся. Прохожие хмурились и опускали уставшие глаза. Мать мальчика сидела с выражением скорбной тупости на лице.
Платформа постепенно начала превращаться в парник. Прозрачная крыша стала покрываться капельками влаги, и не было солнца, чтобы высушить её. Джонни снял фуражку и вытер пот со лба рукавом. Его лицо блестело от недосыпа, а ворот голубой рубахи с каждым часом становился всё темнее и темнее.
Яркий кричаще-зелёный сигнальный жилет не пропускал воздух, отчего полицейский пару раз чуть не свалился в обморок. Ему пришлось ходить взад-вперёд по платформе, чтобы не отключиться, и всё-таки иногда он выходил в туалет поблевать. Казалось бы, откуда в таком тощем теле, держащемся на чистом желании, что-то болтается в желудке?
Осталось часов десять, не больше, смена скоро закончится, а потом будет только поезд. Джонни отдал бы всё, что угодно, чтобы не возвращаться домой, не подписывать табель, а прямо так, сразу с платформы на ходу заскочить в ночной экспресс и стоя в тамбуре прорезать ночь навстречу утренней заре.
Он даже запас для этого сигару, сейчас она покоилась в пакетике, в нагрудном кармане. Пакет уже наверняка покрылся потом, но бумага оставалась сухой. Он не курил с самой школы и сейчас улыбался, глядя на себя в зеркало, даже не смотря на стекающую с его лица воду и ничего не помнящие глаза.
