Алексу почудилось, будто он услышал тихий напев на родном языке. Но в кабинете, давя на барабанные перепонки, наливалась свинцом тишина – душная, горькая, как настойка зверобоя или отвар крапивы. Вот только отвары, которые готовила бабушка, Алекс не пил – брезговал, да и слова, вдруг застучавшие в висках, были ему незнакомы. Но они звучали, пульсировали, вторились под ребрами, отражались от стен – тихие и нездешние.
«Кровь дурная, кровь гнилая…»
Алекс вдруг понял, понял самым своим нутром, чутьем звериным, не человечьим – и резко повернулся к окну.
Николь сидела спиной к дому на каменной, изъеденной лишайником скамейке: все то же яркое платье, все та же кожаная куртка. Только длинные волосы были теперь перехвачены красной лентой и украшены вырезанными из бумаги цветами и бабочками, такими же черными, как набежавшие к вечеру тучи.
Девчонка не пела – заговаривала. Алекс не мог бы услышать, но он чувствовал. Как чувствовал духоту и навязчивый запах гнили, как чувствовал неровности старого паркета да тяжесть потолочных балок, которые вдруг оказались так низко. Дом вибрировал, дом… подпевал?
– Николь любит День Всех Святых. Странно, ведь она не жалует духов, – Елена посмотрела в окно, туда, где Николь распутывала моток искусственной паутины, и заговорила негромко, но так неожиданно, что дом послушно притих и замер.
Замер и Алекс, но лишь затем, чтобы передернуть плечами и устало откинуться затылком на холодную створку книжного шкафа.
«Я вчера перебрал», – мелькнула короткая мысль. И тут же полегчало, и даже пахнуло сладкой осенней свежестью, живой и гулкой, будто где-то открыли окно, и прохладный воздух, просочившись сквозь щели, разогнал затхлость, но лишь притушил, не развеял дурные мысли.
Елена так и не выпустила рамку из рук: вглядывалась в чужие, но знакомые черты, хмурилась, что-то шептала, но лишь затем, чтобы в конце концов, сбив Алекса с толку, искренне улыбнуться.
– Всегда гадала, в кого же Николь пошла. Эти брови… как там говорят? Соболиные? В нашем роду ни у кого таких не было, все мы бледные поганки. Теперь вижу: ваша порода.
– Издеваетесь? – проскрежетал Алекс.
Но Елена в ответ только пожала плечами:
– Отчего же? Теперь-то уж можно начистоту.
Вновь посмотрела на снимок и произнесла задумчиво и устало, как говорят о несбывшемся:
– Николь могла вырасти красивой женщиной, если бы… Ненавижу это «если бы». – И, резко вскинув голову, вдруг спросила: – Ваша бабушка, она жива?