— Стало быть, могилки у парнишки не будет, — вздохнул Ким. — Стало быть, зарыли его где-то, как собаку.
— Но зачем? Почему?
— Почему? Чтобы спокойно до пенсии дослужить. Когда труп поперек дороги, о него всегда споткнуться можно. А так — не за что спотыкаться. Нет трупа — и путь свободен.
— Не понимаю, — я вздохнул. — Не понимаю я, и все тут. Не вижу никакой логики. Решительно.
— Логику ищешь? — усмехнулся Ким. — Мы университетов не кончали, вот и вся наша логика.
— Но логичнее было бы отослать гроб с телом. Ну, вскроют, допустим, ну, мать порыдает, ну, мы повозмущаемся…
— И кто-то, особо возмущенный, пригласит прокурора, который, что вполне возможно, и откроет «дело». А так — никто никакого дела не откроет. Нет трупа — нет дела. И концы — в воду. Начальство займет круговую оборону с массой свидетелей, которые подтвердят, что тело в гроб клали на их глазах при ружейном салюте и склоненном знамени. А что с ним случилось по дороге — спрос с сопровождающего офицера. А он уехал к родителям, что и случилось в действительности. Тогда с кого спрос? Да с нас и спрос. Мол, сами вытащили, тайком захоронили, а потом устроили бучу. Чтобы пятно положить на нашу любимую и непобедимую. Вот какая у них логика, друг. Бронетанковая, ничем не прошибешь.
Помолчали. Невесело.
— Что будем делать? — спросил я.
— Хоронить. Только по-людски, как ты хотел, уже не получится. Значит, по-советски хоронить будем.
Отмороженным металлом слова его прозвучали.
— Как так — «по-советски»?
— Полный парад с оркестром и маршами по их нотам. Значит, с тебя — статья в газете. Редакционная. Что хочешь редактору наплети, но статья в местной газете «Путями Ильича» должна быть. В день… Нет, за день до похорон.
— Альберт, ты что-то заговорился. Какая статья? О чем?
Ким хитровато прищурился:
— Что-то я забыл, как называется ложная могила героя на родине?
— Кенотаф.
— Вот кенотаф мы ему и соорудим, африканский друг мой. А его без статьи в газете не соорудишь. А надо, чтоб оркестр играл. Чтоб цветами холмик завалили. Чтоб матери до земли поклонились. И чтоб помянули, как положено.
Все это он произнес внешне спокойно, но внутри его бушевала такая ненависть, что мне стало не по себе. Я стиснул его плечо, и мы долго молчали над пустым гробом. Потом Ким сказал:
