– Физкультпривет, бродяги! – я вяло поприветствовал высокие договаривающиеся стороны и сел справа от Сорокина.
– Здравствуйте, Юрий Владимирович! Для нас большая честь. Мы, бежецкие, память Кириллыча чтим, законы знаем и старых бродяг уважаем, – отрапортовал мне парень лет тридцати пяти с короткими кудрявыми светлыми волосами и рыжими ресницами. Понятно, почему его окрестили «Пушок». Нос у парня был сломан и расплющен. Простоватое лицо скорее располагало, от такого пассажира вряд ли можно ожидать подставы.
Чего никак нельзя было сказать о Воробье. Он был помладше Пушка года на три – на четыре, а морда у него совершенно не вязалась со стандартной комплектацией бандоса из глухой провинции. Был он похож на мальчика из преуспевающей семьи, которому родители уготовили дипломатическую карьеру. Дела в Кашине творились тёмные, людей здесь валили, похоже, частенько. Отличить по лицу человека, которому приходилось убивать, труда не представляет. Воробей вкус крови явно знал. И был он какой-то необыкновенно скользкий.
– А что же привело такого уважаемого человека в нашу глухомань? – спросил меня Воробей вместо приветствия.
– Да, видишь ли, мил человек, хотел у Вас в городке слегка поработать, приехал, а трамваев-то у вас и нету, – я сходу выходил на драйв, времени раскачиваться у меня не было. – Совсем я старый стал, в маразм впадаю. По ходу я ваш Кашин с Коломной перепутал, там-то трамваи есть.
– О как! – Георгий Николаевич многозначительно поднял указательный палец. Он с интересом наблюдал за моим спектаклем, но по нему было видно, – играть в преферанс в тёмную стрёмновато.
– Ладно, – сказал я почти лениво, – шутковать потом будем. И давай, Воробей, с тобой договоримся, вопросы здесь я задаю. Тебя ведь Владик зовут?
– Да.
– Так ты и скажи мне, Владик, с чего это вы решили, что тема – ваша, и всё по понятиям?
Скользкий Воробей действительно канал под дипломата и отвечал корректно, несмотря на мой почти наезд:
– Тему никто не перебивал. Мы её просто подняли, когда бежецкие её уронили. Могли бы банковать на ней сто лет. Их никто не заставлял за работяг писаться.
Излагал он складно. Но я решил прервать его лаконичное красноречие:
– А вас, кашинских, кто заставлял писаться за пидора? Или, может быть, вы решили собрать из братвы секцию добровольных помощников краснопёрых?
За столом повисла грозовая тишина. Краем глаза я заметил, что больше всех напрягся Жора. Его можно было понять: наезд был страшный и предъява недетская. Либо дальше будет аргументация, либо за такое можно и ответить. Воробью было положено говорить в этой ситуации, он и сказал:
