Володя пытался подыскать правильные слова поддержки или примирения. Но выдавил только:
— Маш, простишь?
— Конечно. И ты прости меня! Ты даже не представляешь, как помогаешь мне, как я рада, что ты есть… я без тебя с ума бы сошла…
— Забудем, что случилось сегодня?
— Хорошо. — По голосу было слышно, что Маша улыбнулась. — Можно мне будет тебе ещё позвонить?
— Звони, конечно. Но только не в шесть утра — попозже.
* * *
Володя возвращался домой в хорошем настроении, но, когда стал разбирать сумку с вещами из родительского дома, вертлявая Герда выбила из его рук дневник, и спрятанные в нём бумаги вывалились на пол. Ладно бы только бумаги — фотография тоже выпала и раскрылась, демонстрируя хмурого хулигана в кепке. Настроение Володи испортилось.
В середине восьмидесятых Володя, замученный своей «болезнью» студент, вырвался из тюрьмы шумного города и отправился в затерянный в лесах пионерлагерь. Но угодил в другую тюрьму, которую создала для него первая и до сих пор единственная любовь. Володе было сладко в этом плену. Он и страдал в нём, и боялся его, но именно тогда был по-настоящему счастлив.
Долгие годы он не вспоминал те летние дни, их посиделки с Юрой и самого Юру. Забыл его глаза, голос и руки и, если бы не фотография, наверное, не думал бы о нём сейчас.
Ведь всё, что случилось тогда, не прошло бесследно, не стёрлось, а жило в его душе и сердце, запертое на хрупкий замок памяти. Стоило лишь слегка коснуться этого замка — и воспоминания одно за другим хлынули и разлетелись мыслями, словно беды из ящика Пандоры.
* * *
Всё с самого начала пошло не слава богу. Володя задолго до «Ласточки» начал сомневаться в том, стоило ли ему вообще ехать вожатым — ещё в инструктивном лагере, точнее — в автобусе. Всю дорогу в салоне царила суета, будущие вожатые были так воодушевлены, что разбились на кучки и уже с поистине комсомольским задором заранее бросились придумывать речевки, а затем — вопросы для какой-то викторины по истории. Володя же растерянно озирался по сторонам в надежде найти кого-то, кто тоже поедет в Украину, а не по центральной части России. Не успели доехать до лагеря, как стало ясно, что он такой один и если у него будет напарник, то временный.
Ему вообще не объяснили, зачем нужен этот инструктивный лагерь. А он догадался об этом спросить только перед сном, после того как со своей командой, «отрядом», придумал и речевки, и вопросы для викторины, и сам поучаствовал сначала в ней, а потом в танцах. После отбоя натянул одеяло до подбородка — майские ночи в лесу оказались чудовищно холодными, — уставился в потолок и философски изрёк:
