— До свидания, господин Романо, — Шпак вышел за дверь, вместо него тут же вошел Чаки, а Джек стоял с той же улыбкой.
— Ну? Как там? — спросил чернокожий.
— Все нормально, Черный. Я теперь телохранитель Романо.
— Ага. Ну, добро пожаловать, коллега. Ты себе позывной придумай, а то назовут как меня «Черный», или как-нибудь в духе «Бледный», или еще что-то. Парни любят прикалываться. Знаешь же уже про… Ну… То, что мы пойдем на бар штурмом?
— Да. Романо все рассказал.
— И как тебе этот план? Дохрена головорезов, которые там ошиваются, и довольно узкий бар. Мне как-то не ахти эта идейка.
— Угу… — Шпак в этот момент прикусил губу. От мысли о том, что он может не вернуться домой завтра, стало как-то жутко.
— Дочку боишься одну оставить?
— Да. Я ей обещал, что выживу, что буду с ней.
— Ага. Я тоже много чего обещал, ну и… Могу это все не исполнить. Сынкам своим выслал деньги большие за позавчера. Они радостные были. Я для них на стройке какой-то космической станции работаю, а на деле… На деле жутчайшее дело. Надеюсь, что не узнают, чем папка занимается, а то как-то стыдно будет. Они думали, что я борозжу космос, а я выбиваю людей из жизни как прямо, так и косвенно.
— Скольких ты убил?
— Ну… Я считал где-то до десяти, а потом перестал. Не знаю. Что-то, наверное, около пятидесяти сейчас.
— Сложно это?
— Ну… Поначалу — да, а потом для тебя человек почти мишенью становится. Ты просто на рефлексах начинаешь действовать, ибо знаешь, что… Если ты сдохнешь — семья останется без денег и присоединится к тебе в крематории.
— Ты ж говоришь, что у тебя пацаны. Они поди заработают.
— Так жить-то все равно хочется, Генри. Увидеть деток своих деток, ну… Внуков, то есть. Поэтому жизнь свою ты оцениваешь сильно выше, чем жизни других. Это как бы эгоизм, но эгоизм разумный, ибо ты сделаешь хуже своему роду, если пойдешь там… По принципу стоицизма, как говорит Романо. Нет, — в этот момент Джек как-то погрустнел. — Стоицисты были, может, хорошими людьми, но они отрицали одну вещь. Человек не готов жертвовать всем, чем угодно. Никто не готов. Вот ты не можешь предать своей дочери и помереть, — сначала он указал на Генри, а потом на себя. — Я не могу предать своей семьи и помереть. Да. Наплодил. Я виноват в этом. Живут они в гетто, хоть и в Центре живут. Сказать честно… Центральные миры — это сплошное гетто. И белые, и черные, и желтые — все как один живут, заточенные в своих маленьких гетто. Преступность есть, хоть и загнана в норы теми же шок-пехами, но это не гарантия. Да. И зарплаты там получше, но не для всех. Жена вот моя работает за пятьсот кредитов в неделю, сыновья старшие, двое, грузчиками работают там по двести кредитов в неделю. Я за неделю зарабатываю больше, чем они все вместе. Но да… — в этот момент чернокожий пальцем показал на локоть. — В крови по локоть. Мы ведь не все, как Чаки. Даже шок-пехи не все такие, как позавчерашние. Помнишь, наверное, как двое, что были поближе к нам, про девушку говорили. Ну, вот… Не все такие. И не все так однозначно. Вот ты сам в той крови, которую они делают, замешан. Все переплетено, и все мы виноваты, просто в разной степени, — голос Джека становился все более и более тихим, казалось, что он будто бы каялся за то, что делал, и от этого Генриху становилось только хуже. Он мерил их всех одинаковыми ублюдками и головорезами, но чем дальше углублялся в общество — тем сильнее понимал, насколько он сам ублюдок.
