Впервые увидев Илью, заметив, с какой нежностью тот каждодневно смотрит на Юру, как прощается с ним вечерами у калитки или уже поджидает его по утрам, чтобы вместе идти на озеро, или тихо сидит на скамейке в саду и наблюдает за тем, как ловко Ирсанов подтягивается на перекладине, как красиво и быстро управляется с гантелями, бабушка Соня как-то заметила внуку: «Он очень красивый и очень странный». «Чем же?», — внезапно вспыхнув, спросил Ирсанов. «Да как тебе сказать, — медленно и в каком-то раздумье отвечала «мадам», обратив внимание на зардевшиеся щеки Юры, — он больше похож на девочку». — «Ничего подобного, — резко ответил Ирсанов. — Просто у него длинные волосы». — «Ну, тебе виднее».
– Ну, и как она тебе? — спросил Ирсанов Илью, когда состоялось первое знакомство между Ильей и «мадам».
– Очень странная старушка, — отвечал Илья.
– Ну и чем же ? — дополнительно спросил Ирсанов, и в голосе его Илья услышал некоторую обиду. Но ведь «мадам» Илью совсем не интересовала, поэтому он отвечал Ирсанову «так как есть»:
– Очень она тощая. Без конца курит. Водку пьет. Ругается матом...
– ???
– Я слышал, как она однажды, разговаривая с моей бабушкой, держала в руках «Правду» с траурным портретом Ворошилова и сказала по этому поводу: «Еще одна старая блядь загнулась». Разве так можно? Или вот еще был такой случай: разоблачили культ личности Сталина, доклад был по радио длинный. Доклад прочитали, и «мадам» выругалась: «Я охуеваю. Тридцать лет лизали черную жопу лучшего друга пионеров, сладострастно лизали, и только теперь опомнились, подонки».
– Но ведь это правильно, Ильюша!
– Ну, раз тебе это нравится, Юра, то — пожалуйста. Только ведь после этого и моя бабушка стала матюгаться. Моя мама в ужас пришла.
Ирсанов молчал. О Сталине в их семье никогда не говорили — ни плохо, ни хорошо. Он вспомнил, как в школе учителя велели ученикам закрасить чернилами портрет Сталина в «Родной речи». Еще он вспомнил, как в день его смерти, когда все кругом рыдали — и взрослые, и дети — в их семье было оживление: родители выпили шампанское, мама подарила домработнице Тане сто рублей и какое-то свое дорогое платье. А вечером — Ирсанов хорошо это слышал — мама горько плакала в кабинете отца и отец все утешал и утешал маму.
Позвонив в Озерки, Ирсанов успокоился: теперь можно было никуда не спешить. «Илюша наверное еще спит», — подумал Ирсанов. Засунув руки в карманы, он медленно вернулся на дачу. По дороге его нос уловил запах готовящейся в одной из дач пищи. «Наверное жарят картошку с колбасой», — почему-то решил он, скорее всего потому, что больше всего на свете он любил жареную картошку с луком и поджаренную колбасу: «Эх, поесть бы сейчас». И прибавил шагу.
