Его пальцы будто паучьи лапы скользят по коже. Придя сюда, не стала ли я бабочкой, влетевшей в ловчую сеть паука. А как я могла не прийти? Отстраняться нельзя. Жрец поворачивает моё лицо вправо-влево. Наконец, он отпускает и отряхивает пальцы, будто касался чего-то грязного.
И молчит.
— Светоч? — жалобно окликаю я.
— Следуй за мной, дитя.
Радоваться или пугаться?
Жрец почему-то возвращается в беседку и жестом приглашает меня сесть на каменную скамью. Я ожидала, что он отведёт меня в храм. Нет? Я подчиняюсь приглашению, но опускаюсь на самый краешек. Камень с ночи холодный, сидеть неприятно, впрочем, камень далеко не главный источник неудобства. Жрец, повторяя Лоуренса, начинает водить руками у меня над головой, перед лицом, изредка цепляет широкими рукавами за нос, и жёские нити золотой вышивки проходятся по коже тёркой. Жрец быстро теряет расслабленность, на скулах проступают желваки. Увиденное ему явно не нравится. Жрец вытягивает из-под ворота золотую цепочку, на конце которой в оправе переливается бриллиантовым сиянием хрустальная призма размером с мою ладонь. Украшение служит не только жреческим атрибутом, но и инструментом.
Жрец довольно долго разглядывает меня через волшебное стекло.
Я тихонько всхлипываю — хочу спровоцировать его на разговор, но жрец игнорирует, лишь сухо приказывает:
— Не вертись.
— Простите, светоч. Вы так долго смотрите, что мне страшно. Меня действительно прокляли?
— Я сказал не вертеться.
В смысле и языком не вертеть?
Я затихаю.
Время тянется.
— Бездна пожри! — совсем не по светлому рявкает жрец.
Я вздрагиваю. Смотрю на жреца, не скрывая потрясения — любая другая реакция, наверное, будет неестественной, а актриса из меня так себе, бездарная. Жрец, к счастью, не обращает на меня внимания. Спрятав призму под верхний слой ритуального бело-золотого облачения, жрец садится за столик. Я догадываюсь вскочить — раз осмотр окончен, то продолжать протирать лавку подолом неприлично. Взять на себя роль горничной получается абсолютно естественно, я подливаю из чайника подостывший чай, и жрец поднимает чашку, уже собирается сделать глоток, но, спохватившись, ставит обратно на стол.
— А ты не подумала, что тьма запачкает храмовую посуду? — упрекает он.
— О?! Простите! Я всё исправлю! Я помою!
Схватив чайник, я перегибаюсь через бортик, зачёрпываю пригоршню воды, плещу на дудочку, на дно..
— Ты что творишь?!
Спасаю себя, естественно.
Спроси, любого жреца, почему пруд есть на территории каждого храма Светлого Канара, и жрец скажет, что это традиция. Светлый Кенар любит тихий плеск воды больше хвалебных песнопений и покровительствует рыбакам. Открытие нового храма немыслимо без ритуала приветствия священной рыбки-кенны, маленькой игруньи с золотисто-бронзовой чешуёй. Малышку привозят в аквариуме из главного храма и выпускают в воду.
