Как в многолюдном балагане:
Один криклив, другой спесив.
Хорошим будьте вопреки.
Пусть дураки покажут пальцем,
Вас назовут они китайцем.
На то они и дураки.
Несите миру доброту,
Пусть не поймут, не в этом счастье.
Не отрекайтесь в одночасье,
Боритесь за свою мечту.
Порой так хочется упасть
До злости, зависти и лени,
Не опускайтесь на колени.
Держитесь, в этом ваша власть.
Сегодня трудно и вчера,
И будет трудно дни и годы,
Но день придет, подарят всходы
Все ваши зернышки добра.
ОДИНОЧЕСТВО В ТОЛПЕ
В толпе ты одинок особенно каким-то диким одиночеством,
Таким, что хочется на корточки, в колени спрятавши лицо.
Меня тогда спасает музыка, рисунок и другое творчество.
Ну и, конечно же, поэзия, ведь я – поэт, в конце концов.
Мы одиноки все по-своему: и одиночки, и семейные.
Пусть внешне очень мы общительны, все это, люди, напоказ.
Внутри нас пустота бездонная, там территория ничейная.
Туда, ребята, если сунешься, то в первый и последний раз.
Вот так и ходим мы по кромочке, боясь тревожить поле минное,
Такие внешне расчудесные, полны задумок и идей.
Но с нами грусть необъяснимая и беспокойство беспричинное.
И это нас съедает дочиста, когда вокруг толпа людей.
СОБАЧЬЕ
Ты знаешь, не стоит, со мной не считаться?
Я долго умею терпеть и молчать.
Могу целый день, или два, или пять.
Но после я буду рычать и кусаться.
Как бешеный пес, что навеки в неволе,
На привязь посаженный злобной рукой,
Когда-то нарушит хозяйский покой,
Сорвется с цепи, алча крови и боли.
Я буду левреткой, йоркширским терьером,
Премилой болонкой, почти хомяком.
Но, с женской природой ты плохо знаком,
Коль судишь о нас только по экстерьерам.
Ну что, напугала до нервного храпа?
До нервного тика? Глаза, как нули!
Не так все и страшно. Ты просто не зли.
И я буду милой, и дам тебе лапу.
ЛЕЧУ
Чудесные сосны раскинули тощие руки,
Бессчетное множество рук устремляется ввысь.
Им больно без меры быть с небом лазурным в разлуке,
В их кронах пульсирует мысль: «Взлетаем, держись.»
Я тоже хочу полететь по свободному небу,
Не жди меня, я не вернусь. Никогда. Ни за что.
Я ветер и высь предпочту минералке и хлебу.
Не стану брать кепку и кеды, и зонт, и пальто.
Не надо держать, я должна улететь безвозвратно,
Тебе не понять, оставайся на твердой земле.
Тебе там покажется ветрено, сыро, прохладно,
Ты скажешь: «Лети. Я потом. Может быть. В феврале.»
Но ты не взлетишь, у тебя дел и здесь выше крыши,
И кроме тебя их не сделать, увы, никому.
А я улетаю, твой голос я больше не слышу,
И мелким ты кажешься мне. И себе самому.
