Я вообще не видела, чтобы мой папа хоть кому-то улыбался, и вдруг… Не знаю, что тогда отразилось в моих глазах, но папа нахмурился, а женщина продолжала улыбаться. В тот момент я люто её возненавидела, и она не могла этого не увидеть. Но стояла и улыбалась — очень тепло… Моя мама никогда не смотрела на меня с таким теплом и нежностью. И за это я тоже ненавидела Анюту.
— Наша новая горничная? — спросила я с пренебрежением, хотя никогда не позволяла подобного с нашей прислугой.
— Анюта — моя жена, — ответил папа тоном, не терпящим возражений, а ОНА покраснела.
Жена… У папы не может быть жены! Не должно быть! Жена — это ведь серьёзно… Это же… любовь? Нет! Ну, нет же!
Анюта так и не стала папиной женой. Тогда я не знала, почему… Я всё время этого ждала и очень боялась. Хотя теперь я уже точно знаю, почему она не вышла за него замуж — из-за меня. Она не хотела меня травмировать и ждала, что я привыкну со временем. И я почти привыкла…
Она была милой до отвращения и очень доброй. Не наигранно доброй, а искренней и очень позитивной. И никогда не обижалась. Мне кажется, она даже любила меня… А ещё… она всё про меня поняла. Она знала, что я сходила с ума по её сыну, и в её взгляде иногда проскальзывала жалость. И за это я тоже её ненавидела. Но я научилась терпеть. Из-за Ромки.
Я заболела им сразу и очень скоро поняла, что неизлечимо. Почему-то все считают, что детская влюблённость — это несерьёзно и обязательно пройдёт. А ещё по прошествии нескольких лет мы непременно будем смеяться над нашими первыми чувствами… Прошло пять лет… Мне не смешно. И ничего не забылось. Неужели я обречена думать о нём всю жизнь? Думать с болью в сердце, на котором выжжено его имя. Его образ очень надёжно и крепко впаян в мой мозг. Ромка не был самым красивым… Он был и навсегда останется самым лучшим.
Высокий и худощавый, с непослушными тёмно-русыми волосами, почему-то всегда взъерошенными, будто он только проснулся. А губы всегда улыбаются, когда он смотрит… смотрел на меня. И глаза… Ни у кого на всём свете нет таких глаз. Тёмно-серые, как небо перед грозой. Мне казалось, он видит меня насквозь. Наверное, видел и всё понимал. И принимал меня вот такую — дерзкую, взбалмошную… глупую. Прощал все мои взбрыки и первым шёл на примирение.
Он подчёркнуто относился ко мне, как к сестрёнке, а я мечтала, чтобы он разглядел во мне девушку — красивую и желанную. Не разглядел. Но увидел совсем другое… Кого он увидел во мне в тот страшный день?
