К восемнадцати годам я — потребитель. Жестокий, безнравственный, чёрствый и холодный эгоист, спрятавшийся в панцире цинизма.
И вот наступает этот день — второе марта, когда мать сообщает мне, что скопила денег для того, чтобы отправить меня в хороший институт.
— Ты ведь хотел учиться в престижном месте? Доктора мы не потянем, но бизнес-администрирование вполне.
— Что за институт? — спрашиваю.
— Вашингтонский Университет, это в США.
Она могла бы и не говорить мне, где это. Потому что я знаю. Там работает ОНА — ЕГО жена, преподаёт математику.
— Так что скажешь?
Пожимаю плечами:
— Почему бы и нет?
Я делаю вид, что ничего не понял в этой примитивной женской стратегии, а мать радостно вздыхает.
Интересно, как она рассчитывает финансировать моё обучение? Уверен, что максимум, на что ей хватит денег — это один семестр и билет до Сиэтла. А дальше что?
Но мне нравится эта авантюра. И нравится материнский план: забавно будет увидеть это синеглазое холёное лицо купающейся в любви и деньгах женщины, когда она увидит МЕНЯ!
Да, моё внешнее сходство с отцом принимает пугающие масштабы: те различия, которые были до этого, все до единого являлись следствием молодости, но с каждым годом моего взросления юность уступает место зрелости, делая черты моего лица более мужскими, а значит сильнее похожими на ЕГО черты.
Я смотрю на фото старого журнала, затем на своё лицо в отражении зеркала всё той же ванной и злорадно улыбаюсь: оно разорвёт ко всем чертям их милое царство, когда она узнает…
На ней нежно-голубая блузка и бежевые брюки, сексуально обтягивающие стройные женственные бёдра. На шее — тончайшая цепочка с красивой крошечной подвеской, сверкающей бриллиантовым блеском.
— Знакомься, это — самый сексуальный препод не только на курсе, но и во всём универе. Но, имей в виду, слюни пускать можно, руками трогать нельзя: у неё строгий муж, и она однозначно не любит мальчиков, — подмигивает мне мой однокурсник Итон.
Дело в том, что я прибыл с опозданием — вышла задержка с оформлением студенческой визы. К превеликому огорчению матери, мой первый семестр в Университете начался не первого сентября, как у всех нормальных людей, а двадцатого. У меня почти сразу же завёлся товарищ — рыжеватый балагур и повеса Итон: ни разу не услышав от меня ни единой просьбы, он как-то сразу возложил на себя обязанность курировать мою адаптацию на новом месте и исправлять мой «невыносимо приторный» французский акцент.
