— Вы сохранили им жизнь. Это разумно, — старик наклоняет голову к плечу и приказывает: — Сможешь взять след, Ищейка?
Это неразумно. Это жестоко. Им холодно, страшно, больно. Мальчишка лет двенадцати лежит без движения и немигающим взором смотрит в потолок. Если бы у него не дрожали длинные белесые ресницы, Чонса бы подумала, что он мертв. Его зрачки узкие, словно потекшие, и малефика вспоминает о жидком от нагрева меде на столичных булочках.
Надо было все же поесть перед работой.
В его глазах отражается она. Замерший силуэт, тень. Правда ли, что на склере отпечатывается изображение последнего, что видел человек перед смертью? Тонкая фигурка. Волосы растрепались, грязные, мышиные. Лицо худое, нос орлиный, не красавица — если бы не глаза. Они у неё потрясающие, яркого синего цвета, почти что фиолетовые. Она была не одна — прижимала к себе девочку лет семи. Густое черное безумие кровью стекало с ножа в её руке. Несчастная еще не поняла, что для убийства ей не требуется оружие.
— Уйди, — шептали её губы. — Уйди, ты не видел нас!
На девочке дорогие вышитые башмачки с острыми носами. Странно, но она совсем не боится, ей просто интересно. Безумная напоминала ей мать. У них были одинаковые глаза, между ресницами — будто шарики из лабрадорита.
Она скучала по маме. А Дебби — по дочери.
— Дебби, — повторила она вслух. Имя, похожее на озноб. Ребенок в её руках пахнет молочной кашей. Дебби пускается наутек. Мальчик, чьими глазами Чонса смотрела, бросается вслед за «маленькой госпожой» — так он называл хозяйку красивых башмачков, прямо сейчас, вслух, а дальше — «бам». Чонса успела одернуть себя, но все равно ощутила головокружение, переходящее в тошноту, тошноту — в страх, страх — в боль, а боль — в дрожание белесых ресниц. Он до сих пор чувствует ее, просто не может корчиться и кричать, как другой несчастный в мертвецкой.
— Вначале мы подумали, что это ведьмина корча, — винится монах. — Только потом нашли трупы.
Брок цыкает.
— И только потом отправили голубя в Лиму? Сколько времени прошло?
— Три дня.
Три дня бегства. Три дня метели. Без дня неделя.
— Мы позаботимся об этом, — обнадеживает Брок поникшего монаха и добавляет тише: — Можете избавить их от мучений. Чонса, ты всё?
Да.
Чонсу вырвало. Она успела наклониться вперед, и кислая желчь выплеснулась не на неё, а на сапоги Джо. Ключник, вздрогнувший от неожиданности, придержал девушку за плечо и зашарил по поясу, но кожух с водой остался у его седла. Он обтер её бескровное лицо снегом.
