Пшенная каша была густо замешана с медом, ключники обгладывали мясо с костей, плащи исходили паром у очага. Гектор отправился в монастырь — там была голубятня с птахами из Лимы. Продрогшим путникам бесплатно налили теплого грога, от которого Чонса стала разговорчивой и веселой, вопреки всей мрачности текущей ситуации.
— Расскажи про эту лавочницу. В таверне слухи жужжат, как мухи.
Великанша из Райли (на полторы головы выше кобылицы-Чонсы!) недобро покосилась на Шестипалую, но со вздохом ответила:
— Хорошая девка была. Тихая и скромная.
— Раз так, то что же к ней никто не сватался?
— Сватался, да дядька не пускал. Строгим был и жадным, мир праху его. Рабочих в лавку нанимать — это платить надо, а так задарма помощница. Одна, потом вторая растет…
— А от кого вторая?
— А разве ж не ясно? — хозяйка нахмурилась, густо сплюнула на стойку и принялась растирать тряпкой. Под платьем с вышитыми на груди цветочками от движений туда-сюда перекатывались мускулы. Грубое лицо выразило работу мысли, — Я вот как думаю. С тем, что её ублюдок насильничал, она может и могла смириться. А вот потянул он к дочери лапы, она и того…
— Так дочь же совсем ребенок была, да? — Чонса тоже свела брови.
— Семь лет.
— А матери двадцать?
— Ага.
Её поразило, с каким спокойствием крестьянка говорит о таких вещах, как насилие, кровосмешение и убийство. Понятно Чонса — она прошла через войну, охотилась на людей и делала много плохого, но у всего была цель и смысл. В низах же все происходило само собой. Инстинкты и грехи сливались воедино, и их продуктом стала Дебби.
Почему соседи, знавшие обо всем, не вмешались? Не дали лавочнику тумаков, не напугали судебной расправой? Неужели все в Рейли жили так, что эта ситуация не была чем-то выдающимся? Быстрее бы разобраться с этим и умчать обратно — Чонса скучала по парильням в столичном малефикоруме и сейчас хотела смыть с себя больше, чем пот и лошадиную вонь.
— О гостях ландграфа не слышали?
— Трое, как вас. Мальчишка живой был…
Дрожание белесых ресниц, «маленькая госпожа»… Чонса глотнула грога — уже остывшего, но все еще вкусного.
— Ну, уже нет, — легкомысленно пожала она плечом. Алкоголь приятно туманил рассудок. Раздался скрип дверей, и розовая голова Гектора просунулась в таверну.
— Господа ключники, отобедали? Наши лошадки готовы!
— А голубь? Улетел? — Брок вытер пальцы о стол и тяжело поднялся. Чонса знала, что от этой погоды у него болели скрипучие кости, но он никогда не жаловался и не просил у малефики лекарств. Слишком гордый — этот довод пока перевешивал ту сторону весов, где было «слишком дряхлый и больной». — Написали, как сказано?
