— Я добавлю в воду трав, — говорит он. — Вот так лучше.
Вода горьковатая на вкус, когда я пробую ее, но это — самая лучшая вода в мире. Я пью ее так жадно, что она течет у меня по подбородку. Я готова пить и пить, и пить, пока не осушу весь кувшин, но он вдруг уплывает в сторону и скрывается в темноте.
— Слишком много. Не нужно. Вода покинет твое тело слишком быстро.
Слова Цили кажутся мне почти жестокими. Я протестующе ворчу, но он непреклонен.
— Инетис, я не снял проклятие.
Брат убирает свою руку, и уже через пару вдохов она возвращается — лихорадка, готовая с новыми силами пожирать мое тело. Боль и жар кажутся невыносимыми после нескольких мгновений прохлады, и вот уже я извиваюсь на постели, прикусывая губы, чтобы не закричать.
— Пожалуйста, — задыхаясь, шепчу я. Пальцы мои скребут по одеялу, пытаясь нащупать руку Цили, но его уже нет рядом со мной. — Помо… ги. Помо… ги.
— Я не могу помочь тебе, Инетис, — говорит он, и сквозь волны боли его голос доносится до меня откуда-то издалека. — Я пришел сюда сказать, что наша мать умерла. Сесамрин убили, когда она попыталась применить магию, еще в прошлые Холода. Думаю, твой муж знал об этом. По его приказу ей отрубили голову перед тем, как предать огню.
Я слышу слова, но почти не понимаю их смысла. Мой Мастер умер. Моя мать, женщина, наложившая на меня самое сильное проклятие — родительское проклятие, умерла, а значит, не сможет его снять.
— Ты знаешь, что это значит, сестра. — Но я не знаю. Я просто лежу и слушаю свое дыхание, пока внутри бьется в безумном припадке отчаяния Инетис, молодая и красивая женщина, которая очень не хочет умирать. — Инетис.
Мне нет спасения. Нет спасения. Нет.
— Инетис.
Я закрываю глаза, ненавидя Цили, ненавидя его голос и то, что он жив. Это несправедливо. Я не должна лежать на постели, чувствуя, как превращается в пепел моя кровь. Я должна прожить долгую жизнь, вырастить Кмерлана и умереть в окружении его детей.
— Инетис! — Цили касается меня, и я слышу, как втягивает он воздух сквозь зубы. — Как же ты горяча. Я словно положил руку на угли.
Мне сразу становится легче, но я готова закричать при мысли о том, что, когда он уберет руку, жар вернется.
— Послушай меня. — Я открываю глаза, глядя во тьму прямо перед собой. — Ты ведь знаешь, родительского проклятья не снять. Оно должно было настигнуть тебя на пятый день пятого Цветения твоего сына. Оно настигло тебя.
— Я пыталась… — начинаю я, но он прерывает меня.
