* * *
Работа в Петербурге как подарок. Возможность собраться с мыслями в «Сапсане». Четыре часа прекрасного времени. Чтение отложенных книг, а с недавнего времени и собственное письмо, написание, вписывание коротких историй в долгий полугод. Списываю мысли прямо с окна. В тумане тверской области стоят как ели опоры линий электропередач. Раскинули треугольные лапы и бренчат на концах кисточками-шишками, закалёнными стеклянными изоляторами. Все ели-ЛЭП стоят анфас к поезду, их отлично видно, шеренга, ряд. Провода в тумане не различаются, оттого и похожи на высокие ели. Стоят над туманом. Как-будто в Замкадье наступил уже апокалипсис и мы несёмся в скоростном и не останавливаемся не оттого, что хотим быстрее, а оттого, что жизнь осталась только в Москве и Питере. Посередине – железные ели и болото дышащее туманом. Пронеслась мимо окна деревня, ржавый кран перешагивал через дом, у избы ржал непослушный бортовой ЗиЛ. Трактора, как совет старейшин собрались кругом под фонарём. Ещё одна деревня без людей, ещё одна бетонка станции, где никто не останавливается и снова ели-великаны на широко расставленных ногах. Нет проводов, только туман. Внутри «Сапсана» дорогой кофе и чай спорят, кто горячее. «У вас натуральный или растворимый?» – слышу вдруг громко. Моя Яндекс.Музыка умолкла, потеряла интернет. Вздрагиваю. Вместо приятной беседы в подкасте о том, что редактирование генома должно идти в ногу с редактированием этики я слышу спор о качестве кофе. Оказывается, соседка по ряду разговаривает с невидимым собеседником через вкладыши в ушах, где-то за спиной мяукает кот, по телевизору под потолком убивают пушечными ядрами декабристов. Ели-ЛЭП обиделись, я отвлёкся от них, и они перестали стоять. За стеклом начался простодождь. Впрочем, дождь в «Сапсане» в отличие от обычного заоконного идёт не вертикально, а горизонтально. Скорость разматывает поток капель по стеклу слева-направо в моём случае, разбивает струйки, сливает, и хоть те, подчиняясь гравитации уходят понемногу вниз, дождь откровенно горизонтальный. Вода тумана, вода кофе, вода дождя, мы едем под водой в город на воде. Поздно вечером по приезду встречаю Вову Питерского. Назначаю ему встречу в «О, Куба!» на Рубинштейна. Как замечает Вова, питерцы бухают на Некрасова, на Рубинштейна только москвичи. Я, получается, москвич. Это не мешает мне усадить его в кабриолет-бьюик посередине зала. Мы в центре внимания как гости в Царской ложе театра. Розовые стены и сине-зелёные стулья очень точно передают цвета Кубы. Тот, кто делал дизайн понимал о чём речь, видел те стены и те стулья, те машины и цвет океана. Входящие в ресторан обращают на нас внимания. Два гея в кабриолете? Мажоры? О чём думают входящие, мне всё равно, я громко смеюсь и делюсь новостями. Интеллигентный Вова, кивает на мой пересказ войны, заявляет мне: «Я ж ватник, что я могу сказать». Очень смешно из уст интеллектуала от искусства. Мы не виделись с ноября. Друг пересказывает Хазина, кушает ропавьеху, его уже можно назвать вегетарианцем. Выходя в туалет, я нечаянно шумно хлопаю дверью машины, ресторан оборачивается, мне смешно, я рад тому, что приехал. Впереди смена рутины, театр, чайки, вычурные питерские бездомные, вечный бекон и омлет отельного завтрака. И нет рядом голых стальных елей с болот, нет горизонтального дождя и апокалипсиса, я доехал. Это Питер, он выдержит, он не прогнётся под патриотов и зомби. Если только случайно забухает и проспит революцию.
