— Дрын! А Дрын! Будя!
Но дядя Виталик не отзывался. Разорванные билеты он бросал уже просто себе под ноги, даже не целясь в наполненную до краев мусорку.
Тираж кончился. Сказала об этом киоскерша, и тотчас прошел ажиотаж, пропали куда-то любители пива, только множество рваных бумажек было рассыпано по пыльному асфальту.
Дядя Виталик засмеялся и хлопнул пустым бумажником по коленке:
— Эх, хвост-чешуя! Вот мотнул так мотнул.
— Наигралися, черти? — спросила уставшая бабушка.
— Па, в “Детский мир”, — потянула Нюрка.
Дядя Виталик, посмеиваясь, спокойно пошел к машине:
— Не, дочка, домой. Денег нету, все почти профигачили.
— Ах-ах-ах! — застонала бабушка, стала хвататься руками за свое потное лицо. — Рятуйте меня! Вот ума-то нету у мужика! Все просадил?
— Все, бабка.
— Все-все? Ох, Клавка тебе даст!
— А что мне Клавка? Не указ, — сказал дядя Виталик и завел машину.
— Во, Нюр, папка у тебя какой — и форму тебе, и портфель, и все…
— Ничего! Авось до осени далеко, успеем, да, Нюр? У себя в Лебедяни купим.
Нюрка молчала. Надюшке было немного неловко, но от вредности она сдавленно хихикала и шепнула мне, мучая рукой нижнюю губу:
— Из-за тебя все.
Дядя Виталик, казалось, подсмеивался над собой и ни о чем не жалел, даже продекламировал чуть фальшивым голосом:
Не жалею, не зову, не плачу…
На совсем последние деньги он купил прямо через окно машины целый ящик мороженого — пломбир в стаканчиках по двадцать копеек. Стаканчики были все помятые, бледные, мокрые, с непропечатавшимися клеточками, кривые, туго набитые пломбиром, — он не возвышался над ними снежными горками, как тот, который продавался в ГУМе.
Картонную коробку поставили нам с Надюшкой на колени. Мы через силу съели по одному оползающему в руках мороженому, от него еще больше хотелось пить, липкие сладкие струйки текли по пыльным — то ли грязным, то ли загоревшим — рукам, капали на измученные юбки, на ведро с огурцами, на пол.
Все мороженое, один стаканчик за другим, съел дядя Виталик. Он протягивал назад темную волосатую руку, и кто-нибудь из нас вкладывал в нее мягкий склизкий стаканчик. Пустую коробку дядя Виталик сложил и взял к себе, а потом выбросил в окно. Коробка захлопала и с лету прижалась к лобовому стеклу белой малолитражки, которая шла на обгон. Водитель хотел избавиться от коробки, снизил скорость, завертел руль из стороны в сторону, высунулся в окно — пожилой, небритый, — заругался.
Все в зеленом “Москвиче” хохотали, дядя Виталик закричал:
