Я продолжил чтение, но природа чумы не обсуждалась. Я переворачивал страницы, заглядывал вперед, но безрезультатно.
М’Квийе! М’Квийе! Когда мне позарез нужно тебя спросить, тебя как на грех нет рядом.
Может быть, пойти поискать ее? Нет, пожалуй, это неудобно. По негласному уговору я не должен был выходить из этих комнат. Придется подождать.
И я чертыхался долго и громко, на разных языках, в храме Маланна, несомненно, оскорбляя тем самым его слух.
Он не счел нужным сразить меня на месте. Я решил, что на сегодня хватит, и завалился спать.
Я, должно быть, проспал несколько часов, когда Бракса вошла в мою комнату с крошечным светильником в руках. Я проснулся от того, что она дергала меня за рукав пижамы.
Я сказал:
— Привет.
А что еще я мог сказать?
— Я пришла, — сказала она, — чтобы услышать стихотворение.
— Какое стихотворение?
— Ваше.
— А-а.
Я зевнул, сел и сказал то, что люди обычно говорят, когда их будят среди ночи и просят почитать стихи.
— Очень мило с вашей стороны, но вам не кажется, что сейчас не самое удобное время?
— Да нет, не беспокойтесь, мне удобно, — сказала она.
Когда-нибудь я напишу статью для журнала „Семантика” под названием „Интонация: недостаточное средство для передачи иронии”.
Но я все равно уже проснулся, так что пришлось взяться за халат.
— Что это за животное? — спросила она, показывая на шелкового дракона у меня на отвороте.
— Мифическое, — ответил я. — А теперь, послушай, уже поздно, я устал. У меня утром много дел. И М’Квийе может просто неправильно понять, если узнает, что ты была здесь.
— Неправильно понять?
— Черт возьми, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!
Мне впервые представилась возможность выругаться по-марсиански, но пользы это не принесло.
— Нет, — сказала она, — не понимаю.
Вид у нее был испуганный, как у щенка, которого отругали неизвестно за что.
— Ну-ну, я не хотел тебя обидеть. Понимаешь, на моей планете существуют определенные... э-э... правила относительно лиц разного пола, оставшихся наедине в спальне, и не связанных узами брака... э-э... я имею в виду... ну, ты понимаешь, о чем я говорю.
— Нет.
Ее глаза были как нефрит.
— Ну, это вроде... Ну, это секс, вот что это такое.
Словно две зеленые лампочки зажглись в ее глазах.
— A-а, вы имеете в виду — делать детей?!
— Да. Точно. Именно так.
Она засмеялась. Я впервые услышал смех в Тиреллиане. Звучал он так, будто скрипач водит смычком пр струнам короткими легкими ударами. Впечатление не особенно приятное, хотя бы потому, что смеялась она слишком долго.
