Рассвело, и стало неуютно и зябко, как бывает осенним утром. Кричали птицы, трава и кусты были подернуты мокрой паутиной. В такие утра хорошо идет в сети рыба, а поселковые бабы наперегонки отправляются собирать рыжики и с фонарем шарят под невысокими елками или идут гурьбой на болото за клюквой. Илья Петрович и его докучливый собеседник стояли посреди Большого Мха, и уродливая возвышалась в десяти шагах от них расщепленная сосна как напоминание о недавнем происшествии. - Если своим рассказом вы на меня намекали,- сказал Илья Петрович, зевнув,то разрушение памятников архитектуры я осуждаю и культурно-историческое значение христианства на определенном этапе развития человечества при... - А хотите я вам расскажу, как было на самом деле? - перебил его самозванец.
- Что именно? - С девочкой. Вы увидели ее под деревом. Она лежала без сознания. Вы подбежали к ней, расстегнули платье, стали делать искусственное дыхание все это вы умеете, я не сомневаюсь нисколько. Потом она задышала, но в себя сразу не пришла. И тогда вы, директор, заслуженный учитель, коммунар, кто вы там еще, не знаю, вы ее... Нет, не изнасиловали, но... - Замолчите! - Вы без женщины-то как живете, Илья Петрович? Природу перехитрить хотите? Вы бы, чем романы ваши писать и против старцев козни строить, завели бы себе какую-нибудь любовницу - толстую, глупую, которая от всех бы ваших бредней вас излечила. - Если вы не заткнетесь наконец, я вас застрелю! - схватился за ружье побелевший от ярости директор. - Я ведь там был, Илья Петрович,- тихо произнес его обидчик.- Вот тут, на этом месте, где мы с вами сейчас беседуем, стоял. Видел, как вы девочку нашли, как раздели ее, как глядели жадно, как поцеловали и долго после этого платье не могли застегнуть. Сперва не хотели, а потом не получалось - руки у вас дрожали. Или скажете, что не дрожали? Да так дрожали, что заболели вы от расстройства нервов и столько переполоху своей болезнью наде-лали. Илья Петрович обмяк, ружье у него опустилось, и он стал похож на ученика, застигнутого во время постыдного поступка. - Уезжайте отсюда. Ношу вы на себя непомерную взвалили, вот и маетесь. Не получится из вас подвижника. Один раз греха избежали - другой не устоите. Вы в Бога-то хотите верьте, хотите нет - это ваше дело. Только в лукавом не сомневайтесь. Искушает он вас. Преподобный Аввакум, когда соблазняла его женская нагота, персты в огонь вложил и держал так до тех пор, пока не отпустила похоть. Но вам-то к чему со святыми равняться? - Нет,- сказал директор, выпрямляясь.- Я лучше, как Аввакум,- в огонь. - Вы что же это, серьезно? - Да. - А если серьезно, то скажу вам так.- Левая бровь самозванца дернулась, облик его переменился, и от словоохотливого добродушного толстячка ничего не осталось.- Уж бить змею, так бей поскорее до смерти. Сказано в писании: "Аще рука твоя или нога твоя соблазняет тя, отсецы ю и верзи от себя, а аще око твое соблазняет тя, изми е и верзи от себя". По сему и в прочем следует поступать. Разумеете ли, что я говорю? - Нет. Самозванец наклонился к Илье Петровичу и шепотом прямо в ухо сказал ему: - Что соблазняет, то и отсеки. Директор поглядел на него в полной растерянности. - Да-да, именно то, что вы подумали. К его лицу опять вернулось прежнее насмешливое выражение, пришелец постучал трубкой по стволу, вытряхнул табак и стал тщательно жевать смолу. - Жалко мне вас. Замучают ведь здесь. - Кто же это замучает? - Этого добра на Руси всегда хватало. Боюсь, что масштабами поселка так просто все не закончится. Во всяком случае, я предпочитаю отсюда подобру-поздорову уехать. "Ну и слава Богу",- подумал Илья Петрович, но мысль была вялая. Ему вдруг стало все равно, чьи кости и по какому праву лежат на древнем погосте и что будет с Машей Цыгановой, точно рассыпалось все его очарованное нежное чувство, смятое грубым вторжением. Захотелось выпить водки, согреться, забыться и уснуть. - Что ж, милый мой директор, прощайте. Кто знает, может, когда-нибудь мы еще и свидимся. - Вряд ли. - От сумы и от тюрьмы не зарекайтесь. А, кстати, знаете, кто сказ про майора сочинил? - Кто? - Здешний старец Вассиан. По дороге к дому директору встретился Алексей Цыганов. "Вот с ним-то и выпью",- подумал он, но Машин отец был трезв, смотрел ласково, и Илья Петрович подумал, что самый гиблый пропойца "Сорок второго" - добрейший, в сущности, человек. - Вы куда идете, Алексей Иванович? - спросил директор удивленно: доселе видеть Шуриного мужика не пьяным ему не случалось ни разу. - К мощам направляюсь. Илья Петрович растерянно воззрился на него. - Зачем? - Поклониться. И вы бы сходили. Глядишь, полегчало б. А то больно нехорошо выглядите.
