Розовый куст медленно трансформировался в сиреневый. Вита протянула руку, взяла из воздуха яблоко, лениво надкусила его. Взгляд упал на тонкое, изящное предплечье. Боже, я совсем потеряла форму! – возопил внутренний голос. Где мои мышцы? И где, кстати говоря, мой меч, с которым я поклялась не расставаться ни при каких обстоятельствах?
Клинок тотчас подплыл, лег рукоятью в ладонь. Хоть это радует, подумалось Вите, но стыд не прошел. Она не вспоминала об оружии неделями. Надо же так позорно расслабиться!
Злая на саму себя, она проделала несколько упражнений с мечом. Отвыкшие мышцы жалобно заныли, но это взвинтило ее еще больше. Она посрубала с сиреневого куста все ветки, потом – со следующего. Остановилась лишь тогда, когда пот заструился по спине и лицу, а собственное дыхание вызвало ассоциацию с паровозом.
– Дождь! – потребовала она.
В небе образовалась прореха – приблизительно метр на метр, – и оттуда на Виту хлынула теплая вода с обильной мыльной пеной. Она зажмурила глаза. Через минуту мыло пропало, и вода стала почти ледяной, а потом иссякла. Солнце засияло ярче и жарче, Вита с удовольствием подставила ему мокрые бока. Из ниоткуда появилось тонкое шелковое платье, подлетело к ней; Вита хотела было по привычке позволить ему самому улечься на фигуре, но тут же нахмурилась. Нет, так дело не пойдет.
– Брюки! – распорядилась она в пространство. – Майку, куртку, кроссовки.
У ее ног тут же образовался ворох одежды. Она оделась сама, приладила ножны так, чтобы не слишком бросались в глаза под курткой, и отправилась искать Хешшкора. Настала пора сообщить ему кое-что важное.
Он сидел на скальном выступе над обрывом, внизу живописно плескалась речка, извиваясь змеей меж узких берегов. Вчера еще никакой речки здесь не было. Впрочем, Вита до сих пор сомневалась, что значит в Хешширамане «здесь» и «вчера».
– Как спалось? – спросил он, не оборачиваясь, почувствовав ее присутствие.
– Отвратительно, – сказала Вита.
Он повернулся к ней, удивленно уставился на ее одеяние.
– Что с тобой, детка? – где-то в глубине зрачков тлело понимание, но он боялся дать ему проникнуть на поверхность.
– Хешшкор, – промолвила она, садясь рядом с ним, – я пришла попрощаться.
Близость любимого, тепло его крепкого тела поколебали ее. Легко сказать: «Прощай, я ухожу», когда любовь кончилась или вовсе не была любовью. Гораздо сложнее, если сердце кричит: «Останься, забудь обо всем, люби его!», а разум останавливает: «Пропадешь». Потому она и не стала начинать с ничего не значащих фраз и уж тем более с объятий. У нее не хватило бы духу сказать это, если бы она промедлила.
