В письмах жене и детям Петр Исидорович не вдавался в подробности об истинном положении дел на фронте – не хотел лишний раз волновать семью. Но и без этого было понятно, что наша армия теряет наступательный дух. Газеты, хоть сдержанно, но сообщали о нехватке оружия и боеприпасов, о плохом снабжении, об участившихся случаях дезертирства. Сводки о погибших и раненых в боях становились все длиннее и длиннее.
Вот когда Аркаша по-настоящему испугался – а вдруг его любимого папочку убьют! Даже когда положение на фронте понемногу начало выравниваться – нормализовалась ситуация со снарядами и оружием, в том числе с артиллерией, со снабжением армии одеждой и продовольствием – не проходило дня, чтобы в его голове не свербела мысль о том, что отец может погибнуть.
Сколько раз он представлял себе картину, как во время боя его папочка – в такой же серой солдатской шинели, в которой он приезжал из Владимира, с винтовкой наготове, с криком «Ура!» – вместе со своими товарищами бежит в атаку на врага, и вдруг свинцовая пуля или осколок снаряда попадает ему прямо в грудь! Папочка хватается рукой за сердце, между пальцами сочится кровь, которая струйками стекает по шинели и капает на землю, образуя у его ног какой-то непонятный рисунок из алых пятен. Причем, если это случается весной, летом или осенью, то рисунок едва заметен – кровь не так сильно выделяется на зеленой или бурой траве, а на голой земле – тем более. А вот если она падает на белый снег, когда на улице зима, то рисунок из папочкиной крови получается таким ярким и таким контрастным, что его видно издалека…
Аркаша машинально смахнул катившуюся по щеке слезу. Потом кулаками протер глаза, размазав по лицу скопившуюся в них влагу. Он часто плакал, рисуя в воображении картину гибели отца, и слез своих не стеснялся. Он так любил папочку и так по нему тосковал, что чувство неловкости, которое, казалось бы, должен испытывать мальчик в его возрасте, плача, как маленький ребенок, не шло ни в какое сравнение с чувством той тоски по любимому человеку, которая поселилась в сердце Аркаши в тот день, когда Петр Исидорович ушел на фронт.
После таких слез – которых, впрочем, никто никогда не видел – на душе становилось немного легче.
«Нет, – подумал Аркаша, перестав плакать, – его не убьют. Потому что – если его убьют – как мы будем жить без него? Кончится когда-нибудь эта проклятая война, и мы будем, будем вместе! И никто уже нас не разлучит!»
