в ее клубе стоило сорок евро. Обед на двоих, к примеру, стоил около тридцати. Лежа в своей квартире, пропахшей всей безнадегой мира, Алена сама не заметила, как начала рыдать.
И конечно, именно в миг, когда она плакала, приехал Олег. И получил за все, застав ее такой слабой.
– Какая разница? – вопила Алена. – Ты просто парень, который приходит покувыркаться. Какая тебе разница, что именно я смотрю?! Господи, я в жизни своей не связывалась с детьми! Я тебя умоляю: закрой свой дурацкий рот! Я сама со всем разберусь!
Олег уже видел, как нечто подобное проходит у Ангелины. Она рыдала в подушку, не желая говорить, что случилось, и все мужчины напрягались, не зная, что предпринять. Он мудро воздержался от вопроса: «У тебя месячные?» И извинился за то, что он родился не в самый правильный год.
– Прости, – сказала Алена. – Я знаю, что мальчики рвутся к таким как я, когда им необходима мамочка. Но я не мамочка. Я хочу сказать, что не знала, что ты моложе… И было уже очень поздно что-то менять. Я хочу тебя просто потому, что ты – это ты, понимаешь? Я сама всю жизнь с папиками встречаюсь.
– Я не понимаю.
– Я слабая, напилась и хочу реветь!
Олег покивал, налил ей еще немного и усадил к себе на колени.
– Реви!
Он понятия не имел, что должен делать.
Дома все было проще: мальчики, не выдержав первыми, прямо за дверью принимались плакать, громче Ангелы. Так им было жаль свою несчастную мамочку. Ей, разумеется, приходилось заткнуться, открыть и приняться успокаивать уже их. На этом месте, к ним подключался Дима. Садился на пол, обняв ее, прижимал к себе и выяснял, какой у нее день цикла… то есть, что там на работе произошло.
Порой, ее действительно прессовали. Уму непостижимо, на что надеются люди, которые прессуют жену Димы-Матрицы? Что он теперь почетный гражданин Кологрива и не вывозит Неугодивших в лес? Или, что ему дела нет до жены, он весь в любовницах и пьяном разврате?
Времена изменились, конечно же. Но Дима был верным, правильным чуваком. Жену он любил и ценил по-прежнему. Просто «разговаривал» с дебилами не сам Дима, а он, Олег. Журналисты, отчего-то, воспринимали его серьезнее, чем быки. Видимо, развитый ум в какой-то степени связан и с интуицией. Ему говорить-то не требовалось. Только задать вопрос, а потом стоять и смотреть. Они сами понимали, что сделали все не так.
Его взгляд на самом деле людей пугал.
А самого Олега пугали только женские слезы.
Сначала плакала его мать, потом его бабушка. А он все время должен был стоять и смотреть, и слушать, не зная, что предпринять. Или, что еще хуже – сидеть и ощущать эти слезы на своем свитере, промокшем от них насквозь. Сидеть и ничего быть не в силах сделать…
