Вытащив мясо, я срочным образом поставила его на плиту, но все равно к приезду первых зрителей бульон не был еще готов. Однако дамы нашли, чем себя занять, они уселись перед телевизором смотреть мексиканскую мыльную оперу, и почти час дружно охали и ахали, сопереживая слезам героев и почти забыв обо мне. Однако, Глория призвала всех к порядку, когда я стала чистить, резать и бросать в бульон картошку с капустой, тереть на терке свеклу и морковь, жарить на сковородке лук для зажарки и искать в холодильнике томатную пасту. Женщины уселись вокруг и буквально пожирали меня глазами – как оказалось после, ждали момента, когда же я положу в бульон рис. Самые нетерпеливые спросили меня об этом. Как же они были разочарованы, узнав, что риса в супе не будет! Заподозрив неладное, я предложила сварить рис отдельно, что Глория и сделала весьма оперативно.
Когда борщ был готов, дамы почему-то отнеслись к нему с большим недоверием – каждая налила себе в маленькую пиалку и с подозрением пробовала жидкость чайной ложечкой. Кому показалось съедобно, налили уже в тарелки размером побольше, но все равно – совсем понемногу. Буквально единицы ели борщ, как он был, и то, наверное, давились из уважения к моим трудам, а большая половина дам положила сначала в тарелку сваренный рис, сверху налив немного жидкости из кастрюли, объявив, что иначе им вообще не вкусно. От сметаны отказались наотрез, чем окончательно расстроили мой план демонстрации настоящей русской кухни…
Практика испанского языка в эти дни зашкаливала. Гости говорили так быстро, что я почти ничего понимала. Не понимали и они меня, в основном из-за разного темпа и разной мелодии речи. Но Глория оказалась невероятно восприимчивой и сообразительной. В первые же дни общения мы с ней выработали около двадцати слов и столько же устойчивых выражений (как у Эллочки-Людоедки), которыми научились обходиться. От меня требовалось говорить, как можно быстрее, а не думать, как правильно проспрягать глагол или какую форму выбрать для существительного. Можно было лепить, что на ум придет в первую секунду, потому что самое напряженное для реактивных латиноамериканцев – это ждать, когда же я, закатив глаза к небу, вычислю нужный оборот и закончу предложение – они к тому моменту уже забывали, с чего я начала. Глория понимала меня во всех самых фантастических спряжениях и склонениях, изобретенных мною прямо на ходу, и переводила для всех остальных, с моего испанского на их испанский. Грамматика страдала, но темп речи наращивался с невероятной скоростью.
