Ноги затекли и Коста перенес вес в бок — ступенька предательски скрипнула под ногами и он нырнул ещё глубже в непроглядную тень.
— …слышал?
— Что?
— …малец точно спит?
Коста задержал дыхание.
— Проспит до утра, почти полфиала выпил. А снаружи твоя охрана, — Наставник Хо пьяно икнул. — И ты слишком напряжен, Вэй…
— Заболеет — выкину, мне внизу больные не нужны.
— Побойся Великого, Вэй… как будто ты специально ищешь способ не возвращать долги.
— Заткнись, Хо!
Коста на четвереньках, стараясь распределять вес равномерно, пополз наверх. В комнате он раздвинул ставни, набрал полную пригоршню снега с крыши, примял и жадно сунул шарик в рот за щеку, млея.
Попить он попьет утром. Сейчас можно заесть жажду снегом — не в первой.
Сон не шел, и Коста аккуратно, стараясь беречь потрепанные застежки развернул тубус, вытаскивая свернутые трубочкой пергаменты — старые, накопившиеся за время обучения, стянутые полоской тряпки, и новые — появившиеся за время пути в Керн.
Пики Лирнейских — тонкими мазками черной туши, летящие в небе облака, горные орланы, цепь горных плато, лежащая внизу кольцом, как хвост дракона, лошади, обозники, сани, улетевшие с дороги, смеющаяся младшая дочь торговца, смущенная дочь торговца, спящая дочь торговца… Коста довольно цокнул языком — девчонка выпросила у него пару рисунков, хотя наставник сказал — “посредственно, как всегда”.
“Посредственно” — Коста перевернул пергамент с рисунком “саней” — “два мешка риса”, “два мешка соли”, “два круга канатной бечевы”, “три бутыля смазка” — на обратной стороне кривым почерком, перемежавшиеся закорючками, торговец помечал запасы. Эти использованные ненужные свитки, более толстые, чем хорошая бумага для рисования и письма, ему отдали просто так, когда заметили, что он раз за разом рисует водой на последнем оставшемся чистом листе.
Отказываться Коста не стал, и говорить, что все каллиграфы первые штрихи ведут чистой водой и разрабатывают кисть и пальцы. Он поблагодарил и всю дорогу наслаждался, стараясь запечатлеть в росчерке туши то, что видел и как видел.
Был небом, был снегом, талой водой в котле, был бликами солнца, был нефритовой сережкой в маленьком ушке, был завитком волос, был металлом упряжи и был дымом от костра… всё, что смог поймать, впитать, уловить… и почти чувствовал себя настоящим художником. Настоящим.
Пока не пришел наставник.
Вниз он спускался ещё трижды, едва касаясь ступенек, как бесплотная тень, в надежде, что можно раздобыть воды.
