Она внимательно его рассмотрела и вдруг обнаружила тонкий проводок, ведущий вглубь этого кружевного безобразия. Прослушка! Не может быть! Зачем кому-то прослушивать профессора-зоолога?! Хотя, мало ли, что придет в голову этим шпионам? Может, они воруют их открытия в области зоологии и выдают за свои? Кто их знает, чем они в этих капстранах занимаются? И тогда логично, что лифчик лежит тут под подушкой не первый день, и, возможно, шпион подслушал вчерашние разговоры Доценко с гостями из Ленинграда. Да и мало ли что он мог подслушать! Вернее, она.
Оставлять эту находку в доме профессора было опасно. Валя, превозмогая брезгливость, свернула лифчик и запихала его в карман своей куртки. Улику надо надежно припрятать. И самостоятельно докопаться до правды. Доценко она говорить о находке не хотела. Во-первых, потому что после вчерашнего не могла с ним спокойно разговаривать. Во-вторых, потому что хотела сначала разобраться в происходящем. Вываливать на Артемия Михайловича свои подозрения без доказательств глупо, он может неправильно ее понять, а еще – разволноваться. У него слабое сердце, его надо беречь.
Она уже почти вышла из домика профессора, когда вспомнила, что ее послали сюда за пассатижами. Обнаружив ящик, она взяла инструменты, закрыла дверь на ключ и отправилась в лабораторию. Проходя мимо бани, Валя огляделась, достала свою находку и спрятала ее среди дров, на самом дне, чтобы до нее не добрались. Здесь у шпиона не будет возможности записать какой-то важный разговор.
Вернувшись в лабораторию, Валя застала профессора недовольным: ее слишком долго не было. Правда, его настроение быстро изменилось, когда Доценко увидел Инессу. Она пришла без профессора Гершензона и улыбалась так лучезарно, что Валю чуть не стошнило.
– Иди в тайгу, Образцова, – бросил ей Доценко. – Толку от тебя тут немного. А мы с Инессой…
– Рудольфовной, – подсказала та.
– …С Инессой Рудольфовной пару опытов вместе поставим, – продолжал Артемий Михайлович, глядя на ту, как кролик на удава. Валя выбежала из лаборатории и едва снова не отправилась за ружьем. Но потом подумала, что у этой противной Инессы грудь совсем маленькая. Ее, считай, нет совсем. А тот черный лифчик был довольно большим в чашках. Не таким, как если бы предназначался для Вали, – ее грудь была действительно большой. Но и эта худая, как цапля, профурсетка в нем бы утонула. Словом, нельзя было рубить с плеча и обвинять профессора в том, что он с этой Инессой чем-то занимался. Надо было проверить и удостовериться.
