Шепот Денисова прозвучал, словно гром.
— Как мертв? — тряхнул головой Корф и решил все лично проверить. Он бережно опустил цесаревича на пыльный пол, сосредоточил в руках Благодать и попытался достучаться до силы, что носил в себе наследник.
Возрадовавшиеся было женщины с тревогой переглянулись.
— Нет. Не может быть…
Я застыл, продолжая держать Иру на коленях. Ну же, Корф, давай! Скажи, что Денисов ошибся!
По непроницаемому лицу шефа было невозможно понять, насколько все стало хреново. Наконец он поднялся и мрачно взглянул на императорскую чету.
— К сожалению, это правда. Цесаревич мертв. Сила не просто покинула его тело — Петра Алексеевича словно выжали досуха.
Я стиснул Иру в руках. Впору бы произнести молитву, да смысл? Все равно не воскреснет. Если сила ушла из тела, значит, точно все. Капут.
Романовы переглянулись. Я ожидал, что сейчас императрица забьется в рыданиях, но Елизавета Федоровна смогла сохранить хладнокровие. Может до нее просто не дошел смысл сказанного? Такое ведь бывает — в определенный момент мозг словно отключается и перестает адекватно воспринимать информацию.
Лицо императора ожесточилось. Он с трудом поднялся с носилок, сделал несколько нетвердых шагов и опустился на колени перед мертвым сыном.
— Род все же сделал выбор, — тихо проговорил государь и с нежностью дотронулся до бледной щеки наследника. — Как я ни пытался это предотвратить, он все равно нашел лазейку…
Я с недоумением уставился на императора. Голос Алексея Константиновича был блеклым и напрочь лишенным эмоций. Словно он рассказывал не о собственном сыне, а читал сводку неинтересных новостей.
Корф явно чувствовал себя неуютно. Да и во всем зале внезапно похолодело градусов на десять.
— Ваше императорс…
— Прошу, не нужно соболезнований, Вальтер Макарович, — государь поднял глаза на шефа. — Если бы не Осколок, Петр давным давно был бы мертв. Мы боролись, пытались предотвратить неотвратимое, но глупо играть с судьбой и силой, природы которой до конца не понимаешь.
Елизавета Федоровна медленно подошла к супругу и положила руку ему на плечо. Оглянувшись на Корфа, а затем на меня, она кивнула своим мыслям и опустилась на пол. Сложила руки цесаревича на груди, привычным материнским движением поправила воротник. Петр Алексеевич казался спящим — безмятежным, спокойным, просто слишком бледным. И от этого становилось совсем мерзко на душе.
