— На меня не ори! — цыкнула я. — Я тебя не просила сюда тащиться. Я же...
— Да знаю я, знаю, что это я во всём виноват! — воскликнул он надрывно. — Я тупой урод, безголовый идиот, кретин, да, Мариша? Какие ещё у тебя есть слова для меня? Это ты у нас умная, ты всегда права, а я — лох и придурок, так ты думаешь? Ну давай же обвиняй меня!
Он прав. Именно так и даже хуже я о нём сейчас думала. Но и не прав, потому что вслух я ему ничего такого не сказала. Сидела на холодном валуне, прикусив язык. Потому что никому никакого толку от таких обвинений не будет, только лишние вопли поднимутся.
А я уже и так устала от них зверски. И хотела только одного — выбраться отсюда поскорее.
— Пошли домой, — как можно спокойнее сказала я.
— Домой? — истерично хохотнул Ромка. — Ты шутишь? Какой теперь домой?!
Нет, он, оказывается, не хохотал, он судорожно всхлипывал. Почти рыдал.
— А ты хочешь сидеть в этом овраге, пока смерть не заберет нас? Ром, ну ты давай уже успокаивайся. Воплями делу не поможешь.
Ромка уселся на землю, ссутулился, подтянул колени к груди, спрятал в ладонях лицо. Он всё ещё плакал, но уже гораздо тише, скорее, подвывал. Но и я уже ждать измучилась. Да и продрогла до костей. Боль в ноге понемногу стихла, и я осторожно поднялась.
— Ром, ты идёшь? — окликнула его я. Он не отозвался. Продолжал сидеть, согнувшись, и поскуливать.
Вздохнув, я поковыляла одна. Несколько раз пыталась вскарабкаться на дорогу: хваталась за колкие ветки и подтягивалась, сдирая кожу. Цеплялась за камни, ломала ногти. Но вновь и вновь скатывалась обратно. Слишком отвесный был склон оврага.
Потом сзади услышала шорох. Оглянулась — за мной, пошатываясь из стороны в сторону, плёлся Ромка.
Кое-как мы всё же выползли наверх, помогая друг другу, и в полном молчании побрели домой.
***
Я буквально валилась с ног, хотелось просто рухнуть в чём есть на диван и забыться сном. Но я через не могу скинула грязную изодранную одежду, потом промыла и обработала раны себе и Ромке. Он сидел, сгорбленный, на кухонном табурете словно в прострации и ни на что не реагировал. Я его как тряпичную куклу переодела, умыла, помазала ему зеленкой все ссадины и царапины, вычистила из волос колючки, хвоинки и веточки. Он всё молчал, глядя перед собой потухшим взглядом. Один раз только произнёс шёпотом:
— Я труп...
Более-менее ожил он лишь часам к семи утра. Выпил чаю, даже немного поел. Потом переоделся.
— Ты куда? — спросила его я, заметив его сборы.
