Потом я увидел кристаллы душепламени и черные камни рядом с ними и все осознал.
Будь проклят металл, сковавший меня так, что даже удесятеренная ужасом сила не позволила мне вырваться. Будь проклят Каллиграф, знавший, как обездвиживать призраков.
И будь вовеки проклят тот, кто впервые изобрел способ создавать душесталь.
Кристаллы запылали по одному слову абиссала, и их пламя охватило меня. Неспешно – такой огонь всегда неспешен. Он омывает подобно воде, он проникает во все поры призрачного тела; с каждой секундой он все больше втекает в тело.
Огонь Творения обугливает плоть, сжигает кожу, заставляет мясо чернеть и обращаться в уголь. Это, направленное чужой волей пламя… оно ведет себя иначе. Оно размягчает. Превращает тело в тягучую массу, в густую жидкость.
Медленно. Неотвратимо.
Никогда в жизни и посмертии я не испытывал такой боли; я корчился на раме, ощущая, как слабеет ее хватка – но мои руки уже текли, словно облитые кислотой, тело распадалось, становясь жидким… и стекало вниз, в заботливо подставленный чан. Кричать я перестал где-то в этот момент, когда горло и рот стекли вслед за плечами.
Я не терял сознания. Никто при душековке его не теряет.
Налитое в чан тело кипело, разогреваемое бледным пламенем; я чувствовал, как на мне выступают и лопаются пузырьки, как Каллиграф рассеянно помешивает мою жидкую плоть, наблюдая за тем, как плавится черная руда Лабиринта, второй компонент.
А затем он взял инструменты. И я понял, что боль от пламени была лишь началом.
Как это описать – ощущение, когда твое тело переливают и доводят до нужной температуры? Когда в тебя вливают расплавленную руду и старательно смешивают с самим твоим существом? Когда охлаждают и одновременно выдирают из корчащегося разума все воспоминания, которые интересны кузнецу? Когда на тебя рушатся удары молота, пронизывающие вспышками адской, невыносимой боли саму душу – единственное что есть у призрака… а затем приходит ядовитая черная сила, пропитывающая тебя до краев, заставляющая застыть…
И потом – вновь обрушивается молот. Теперь я – материал. Теперь из меня можно сделать что-то полезное.
Теперь я – кинжал. Короткий кинжал, скованный из одной-единственной души; оружие, уникальное в своем роде. Я не знаю, что за магию пустил в ход абиссал, что сделал с обычной ковкой, но сплав, в который я обратился, чувствует. Чувствует так остро, как никогда при жизни. Каждое прикосновение к моему клинку вспыхивает отчаянной, пронизывающей меня болью; каждый удар, погружающий меня в чужое тело, заставляет задыхаться в плоти и захлебываться кровью, сознавая, что я не могу перейти черту небытия. Каждый взмах – и сам воздух обжигает меня, как человека, с которого сняли кожу и поливают соленым кипятком.
