Провозившись с арбалетом до самой поздней ночи, Морган не стал выходить из каюты за традиционной кружкой молока. Побоялся разбудить остальных. Но и без этого спал капрал хорошо, никаких странных снов ему не снилось, а пробуждение было легким и своевременным. Уже плотно позавтракав и закончив чертеж разобранного оружия, он лежал в своей постели и предавался излюбленному делу — неспешным размышлениям, которые способствовали упорядочиванию мыслей в голове.
Первый боевой вылет оказался действительно не тяжелым — не сравнить с теми полевыми операциями, куда обычно забрасывали их отряд. И если рассматривать пострадавших пристрастно, то травмы они приобрели исключительно по собственной глупости. Капитан могла бы с легкостью каждого растоптать перед канцлером Гидросом за полную некомпетентность, но не сделала этого лишь по известным ей самой причинам. Она же и нарушила тем самым Устав — мало того, что скрыла информацию о засаде, так и не посчитала нужным хотя бы вскользь упомянуть безответственность Ваццлава, не говоря уже о бездействии Херикса и Дорн во время прямой опасности для руководителя. Спасибо ей, конечно, за ребят большое, но это лишь показывает, насколько глубоко капитану плевать на правила ведения боевых действий, которые, наверное, придуманы далеко не глупыми людьми и для чего-то нужны. Но нарушать Устав, видимо, для неё привычное дело.
Ну и ладно, его, Моргана, собственно какое дело? Тут главное, чтобы потом им всем не прилетело дисциплинарное взыскание. Коммодор Флинт предупреждал — еще парочка выговоров и об успешной карьере Моргану придется надолго позабыть. А из этого следует, что капитана ему злить лишний раз все-таки не стоит. Значит решено! Он будет молчать, выполнять приказы и действовать строго по регламенту. Ну, а в свободное время, попытается разобраться, что же она за проводник такой бесстрашный, почему настолько самоуверенна. После совместно проведенного в грузовом отсеке времени в Моргане вновь зародилась надежда на нормальное построение отношений с новым капитаном, а та её детская непосредственность, с какой она рассматривала его зубы и когти, даже в каком-то смысле приятно грела душу.
Катар внезапно остановил поток мыслей и затаился. Что-то изменилось на корабле, это ему подсказывало развитое катарское чутье, которое обычно никогда не подводило. Морган вышел из каюты, чтобы разведать обстановку. На диване сидел Джеймисон и Боббьер. Оба они, вытаращив глаза, смотрели в сторону лестницы. Снизу, откуда-то из нежилых отсеков, доносилась ругань — высокий, с визгливыми нотками, голос капитана и суровый низкий бас вакуйя. Оба ссорящихся не скупились на бранные слова. От услышанного у самого Моргана округлились глаза, а шерсть на затылке вздыбилась. Таких слов он даже в солдатских кругах не слыхал. Капитан заговорила совсем недобро, отрывисто и зло, потом обсценная лексика прервалась грохотом. На время всё затихло, а когда вновь послышалась речь, то слова её падали уже железными слитками на голову, вдалбливаясь в мозг и заставляя чувствовать себя, даже тут наверху, вдалеке от самой потасовки, маленьким и беззащитным. Морган рванул к грузовому отсеку и столкнулся возле самого прохода с Ваццлавом. Тот стоял, замерев и не в силах отвести взгляда от происходящего внутри.
