– Владыко Всемогущий, прости меня грешного бездвижного, исцели Своими язвами мои язвы, даруй мне, много Тебе прегрешившему, слёзы умиления, наслади душу мою Твоею Честною Кровию от горести безысходной.
Прасковья, дотащив лёгкое худое тело старика до кровати, сидит рядом. Смотрит на тусклый огонёк лампадки в иконном углу.
– Перестали люди верить в Бога. Нет больше паствы. Не хотят люди быть овцами, ведомые пастырем в светлый мир Истинной Веры. Каждый считает себя свободным. Независимым. Каждый делает выбор своего пути. Каждый поднимается до божьего состояния, считая, что возможность выбора делает его богом. Хочу – подам нищему, хочу – не подам. Хочу – раздавлю перебегающего дорогу муравья, хочу – пусть бежит дальше. Хочу – лечу в космос, хочу – нарожаю детей. Хочу – срублю дерево, а хочу – подстрелю какую-нибудь зверушку себе на ужин. Выбор. Нет выбора у тварей божьих, окромя человека. Возгордился человек. Забыл Бога. Считая Божескую благость и любовь рабством. Три года назад последний мирянин, пришедший на службу, положил перед иконостасом нательный крестик, и исчез в утреннем тумане. С тех пор и нет никого боле. Одни мы с тобой, батюшка, совсем одни. Последняя церковь в мире, где ещё теплится вера в Господа Всемогущего. Да и та растворяется под ливнем небесным. Нет веры – нет и Бога. Нет Бога – нет Церкви.
Снизу глухо хлопает входная дверь.
– Ой, божечки мой, разгулялась погода! – вздрагивает Прасковья, – ветер так и хлещет. Ты полежи, батюшка, пойду закрою на засов.
Она спускается по скрипучим ступеням. Свеча на рояле уже погасла, а свет лампадок лишь едва-едва расталкивает холодный мрак. Но она так часто ходила этим путём, что в темноте уверенно подходит к входной двери. И… долго глядит на закрытый засов.
– Из памяти выжила баба, уже не помнишь, как дверь закрыла.
Разворачивается. От неожиданности – «Ой, мамочки!» – чуть не падает на пол. Одежда моментально становится тесной. В двух шагах от неё одинокая фигура. Накинутый капюшон. Свободный плащ до пола. Ни лица, ни рук, ни ног.
– Что же ты боишься, дева божья?
– Тьфу-тьфу на тебя, испугал!.. Как ты здесь оказался, коли дверь заперта?
– Я запер.
– И кто ты? Что надобно? – Прасковья оглянулась на засов, ещё раз убедиться.
– Так-то разве разговаривают с путником, зашедшим в храм божий?
– Путники по ночам не шастают.
– Мало ли, где застанет ночь доброго человека.
– Доброго…
Прасковья, сторонясь, обходит фигуру: «Может, и доброго, вон, как малиновым вареньем несёт». Сглатывает слюну – из сладостей, осталась лишь сахарная голова, приходится каждый день долотом стучать, чтоб чаю попить сладкого.
