Таким образом, топор Петра Великого, столь часто при нем сверкавший в руках палача, мирно покоился в своем мешке из медвежьей шкуры. Зато кнут продолжал опускаться на окровавленные спины. Я уже имел случай описать это орудие пытки; указ 2 ноября 1733 г. содержит в этом отношении красноречивое свидетельство: он предписывал замену кнута розгами для наказания некоторых виновных, дабы они остались годными для военной службы. В 1748 г. граф Брюс, назначенный комендантом в Москву, протестовал против ограничения количества ударов. Цифра пятидесяти ударов, установленная для некоторых случаев, казалась ему совершенно недостаточной.
— Но ведь это смерть для виновного, — возражали ему.
— Так что ж? Ведь в данном случае дело идет о замене смертной казни.
Кнут пускался в ход и не в особо важных случаях. В 1756 г. был бит кнутом какой-то несчастный, виновный лишь в том, что продал за 5 копеек фунт соли, тогда как установленная цена ее равнялась 4 5/8 коп.! Советую некоторым нашим современникам купцам поразмыслить над этим случаем.
Однако в отдаленных областях смертная казнь по-прежнему применялась иногда, например, при искоренении разбойничества в малороссийских степях, где в 1749 г. несколько негодяев было повешено. Но Сенат, узнав об этом, послал строгое порицание местным властям, тщетно утверждавшим, что их таким образом совершенно обезоруживали. С другой стороны, Елизавета менее тщательно следила за проведением в жизнь ее мыслей и чувств в застенках тайной канцелярии, где Александр Шувалов продолжал, вне всякого контроля, кровавые традиции Ромодановского и Ушакова. И в других местах пытка, хотя и ограниченная и контролируемая, составляла обычное явление. Спрошенный в 1753 г., уместно ли будет прибегнуть к ней для устрашения взбунтовавшихся крестьян одного помещика Брянского уезда, Сенат в ответ на это предписал представить рапорт о наказанных. Однако в мотивировке указа 1751 г., отменявшего пытку в делах о мошенничестве, Сенат сам вписал лучший довод против этого наследия изжитого прошлого: желание избегать, «чтобы, не стерпя пыток, не могли на кого и напрасно говорить, и чтоб, на кого станут говорить, и невинные не могли подпасть напрасному истязанию».
Наконец в одном особом пункте сама Елизавета, как я указал выше, допускала явное и постоянное противоречие принципам, которые она старались внедрить в законы и нравы страны. В 1743 г. один человек был сожжен живым за то, что отпал от православия и выразил к нему презрение; и с начала до конца царствования Елизаветы гонения на раскол были безжалостны; в деле религиозной пропаганды насилие слишком часто заменяло убеждение. Вместе с деньгами не жалели ни огня, ни железа. В этом направлении законодательная деятельность дочери Петра Великого была менее терпима, чем начинания ее отца. Указ 2 декабря 1742 г. предписывал изгнание всех евреев, за исключением тех, что согласны были принять крещение. В следующем году Сенат поставил на вид императрице, что торговля очень пострадала от этой меры. «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли», — ответила она. Опала коснулась и знаменитого португальского доктора Санхеца, члена Академии, которому председатель этого собрания писал по этому случаю: «…Ее Величество прогневана на вас не за какой-либо проступок или неверность… Но она полагает, что было бы противно ее совести иметь в своей Академии такого человека, который, покинув знамя Иисуса Христа, решился действовать под знаменем Моисея и ветхозаветных пророков». Один частный секретарь русского посланника в Вене должен был оставить свое место по той же причине. Его фамилия была Симон.
