– Эй, как вас там? Толго? Да-да, если вас не затруднит, принесите нам с Клюевым чего-нибудь выпить. Вы, что предпочитаете?
– Воды, пожалуйста. Она в зелёном бокале.
– А знаете, Клюев, – многозначительно подмигнул Валкиндат, к которому уже вернулась прежняя самоуверенность, – я ведь в юности всерьёз увлекался милсурианской поэзией. Да-да! Представьте себе. Даже подражать пытался. Говорят, весьма недурно выходило. Особенно завораживала меня их декадентская философская лирика периода упадка. Вы что-нибудь помните из неизвестных авторов?
– Ну, в общих чертах, – Клюев решил не вдаваться в долгие объяснения.
– А напрасно. Там встречаются потрясающие вещи. Вот, например, – иглеанин пощёлкал пальцами, выбирая, – например, вот это:
В туманных бликах слабых освещений,
На сквозняках мерцающих минут
Мы – только тени прошлых воплощений,
Былых времён совсем не страшный суд.
В пространствах бездны, разумом нежадной,
Неторопливый оставляем след.
Другие мысли насладятся жатвой
На тех полях, где нас в помине нет.
Да полно вам! А были ли мы вовсе?
Какие мы носили имена?
Иль только сны к нам приходили в гости,
Иль только в снах судьба была видна?
Не полубоги и не полубесы,
Открыты всем, готовы ко всему…
– Мда. Что тут скажешь.
Читал Валкиндат превосходно. Плавные, завораживающие созвучия милсурианского языка, обрамлённые изящной рифмой, были наполнены и светлым чувством радости, и предчувствием неминуемого и скорого конца, и верой в одному автору известную вечность.
«Один из ярчайших образцов милсурианской декадентской поэзии периода упадка. Конец эпохи милсурианизма. Автор неизвестен» – привычно отметил Клюев.
– Что же вы остановились?
Валкиндат и Клюев с одинаковым недоумением посмотрели на незаметно подошедшего Толго.
– Что, простите?
– Ну, как же! – Толго поставил бокалы на столик. Даже из-под низко надвинутого капюшона было видно, как сверкают его большие, в пол лица, миндалевидные глаза. – А дальше?
И он заговорил. Нет, он пел! Пел песню поэта, канувшего в Лету много веков назад, поэта даже имя которого не сохранилось, пел так, что у Валкиндата отвисла челюсть, а Клюев снова почувствовал нехорошую боль в груди.
Не полубоги и не полубесы,
Открыты всем, готовы ко всему
Мы были помесь мудреца с повесой,
Мы не таились сердцу и уму.
Кем были и кем стали мы поныне?
В ком наша кровь и чья блуждает в нас?
Зерно ли, вдруг проросшее в пустыне,
Или напротив, вопиющий глас?
Без провожатых и оповещений
Уходим незаметно в никуда…
