– Ужо вам копеечку! На позиции бы вас, смердюков, под германские пулеметы!
В углу под чугунной лестницей вдруг зашевелился серый комок. На свет божий выполз увечный солдатик – сам грязнее грязи, кривой на один глаз, без обеих ног, на вздымавшейся от гнева груди тускнела жалкая георгиевская медалька. Шипя пеной у рта, нищий грозил Вилесову кулачишком, будто поп анафемой:
– Падаль ты, купец! Не оторвало б мне ходули под Перемышлем, дотянулся бы до твоей бороды и выдрал всю. Вместе с башкой желательно… Это таких как ты, мерзавцев бессовестных, на пулеметы-то надо! Вот только не видывал я что-то таких ероев на позициях – простой люд за такую нечисть головы кладет, тьфу… Для вас же война – манна небесная. Ты, Вилесов, на людском горе харю отъел: цены в лавках взвысил до небес, тебе что, сало да хлебушек из Германии возят или из туретчины? Наши же мужики тебе по божеским ценам сдают, а ты накручиваешь, бесстыжий. Копеечки он пожалел… Погоди-и, сатана! Подавишься ты еще нашими копеечками, найдется и на тебя шворка либо пуля!
Вилесов по-рачьи выпучил глаза и захватал ртом воздух:
– А-а, мне-е грозить? Да ведь это социалист, да еще и жид, похоже! Лупи его, православные!
Кинулись было вилесовские подсевалы намять бока инвалиду, да заслонил Исайка – в силу вошел парень, и страху перед хозяином заметно поубавилось. Семнадцатый год пошел – не шутка. Набычился, губы в щелку сжал – не замай! А тут еще парни знакомые подоспели, плечо к плечу с Исайкой встали. Хлопцы хватские – с заречной стороны, такая же голь беспросветная, молодая мастеровщина очёрская. Улыбки недобрые, картузы заломлены, шелухой семечной на сапоги перетрусившим приказчикам плюют и в грудки их подталкивают:
– Что почём? Сбрызнули отсель! Только троньте, подгузники вилесовские, прямо тут положим – не горе, что боженька увидит!
Да, такие и бога не боятся и черту рога завернут на салазки…
Ничего не сказал Вилесов, но вечером приказал Исайке:
– Выметайся со двора, пачкун! Как смел, паршивец, страмить меня перед обществом? Видано ли дело! Моли бога, что отходчив я, а то б закатал тебя, куда Макар телят не гонял. Меня сам господин исправник уважает, и мировой по отчеству величает!
– Расчетные, так понимаю, не выдашь, – усмехнулся Исайка.
– Да ты сам мне должен, па-ра-зит! Поил-кормил змеюгу такую…
– Ничего, сочтемся еще, Андрей Григорьич. Беднее я уже не стану – некуда. Но и ты счастливее от моих денег не будешь. Как бы тебе не прогадать, купец – настанет и твой черед, приду к тебе за должком…
